По сложившейся в советской исторической науке традиции историография относилась к числу так называемых вспомога­тельных исторических дисциплин. Само это определение как бы заведомо предполагало второстепенность историографии в об­щей системе исторических знаний.

Это отношение к историографии радикально изменилось в последние годы. Кризис, переживаемый исторической наукой в современной России, не только пробудил естественный интерес к:

трудам дореволюционных и эмигрантских русских историков, но и явственно показал, что без знания истории исторической науки в России, без четкого представления о закономерностях и этапах:

ее развития, достижениях предшествующих исторических школ и отдельных историков невозможно преодолеть существующее кризисное состояние, выйти на новые рубежи осмысления исто­рического прошлого России.

Предлагаемое методическое пособие отражает это новое представление о месте и роли историографии в системе истори­ческих знаний и является попыткой дать современное представ­ление о становлении и развитии исторической науки в России. Оно основано на опыте чтения курса русской историографии. Хронологические границы данного пособия (XVIII — начало XX в.) определяются той периодизацией развития исторической мысли в России, которой придерживается автор.

С его точки зрения как система научных знаний историческая мысль в России существует с первых десятилетий XVIII в., когда начатые в стране преобразования и распространение идей евро­пейского Просвещения властно потребовали разрыва с традици­онным религиозным представлением об истории, господство­вавшим на протяжении более чем восьми столетий. Однако прак­тически весь XVIII в. и первые десятилетия XIX в. ушли на складывание основ системы научных знаний, и лишь с 20—30-х гг. XIX в. можно говорить о существовании полноценной истори­ческой науки в стране.

Рубеж XIX — XX вв. в свою очередь оказался периодом, когда под влиянием общемировой научной революции, охва­тившей практически все области знания, включая историю, рус­ская историческая наука вступила в полосу качественного мето­дологического и инструментального обновления, вышла на новый этап своего развития.

Таким образом, XVIII и первые два десятилетия XIX в., с одной стороны, 30—90-е гг. XIX в., с другой, образуют два чет­ко различимых этапа становления и развития научного исто­рического знания в России. Именно изучение этих двух этапов и является предметом данного методического пособия.

Как правило, в курсах историографии разделяется историо­графия отечественной и зарубежной истории. При определенной учебной обоснованности подобного деления в научном плане оно вряд ли может считаться состоятельным. Историческая наука, каждой страны представляет собой единое целое, между истори­ками, занимающимися историей собственной страны и историей других стран, не существует жестких границ, скорее, наоборот, идет постоянный творческий диалог. Поэтому в настоящем посо­бии анализируется развитие всей исторической науки в России, независимо от предмета исследований того или иного научного направления, тех или иных конкретных ученых.

Пособие включает в себя программу курса историографии, развернутые методические комментарии к отдельным темам и сюжетам курса, акцентирующие внимание на недостаточно изу­ченных или спорных проблемах отечественной историографии, и списки источников и литературы.

Тема 1. СТАНОВЛЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ В РОССИИ

(XVIII в. – 30-е гг. XIX в.)

Социально-экономические" и культурные преобразования Петра 1 и историческая мысль первой четверти XVIII в. Внутрен­ние и внешние предпосылки преодоления провиденциализма и поворота к рационализму в исторических представлениях обра­зованной части русского общества.

Влияние идей европейского Просвещения на становление исторической науки в России - Рационализм как философская основа просвещенческой исторической мысли. Учение о есте­ственном праве и общественном договоре (Г. Греции, Т. Гоббс, Хр. Вольф). Историко-философские представления Монтескье, Вольтера и французских энциклопедистов и их распространение в России.

Петербургская Академия наук и историческая наука. Роль иностранных ученых в формировании методологических основ и конкретных методик исторических исследований. Источниковед­ческие открытия. Г.З. Байер (1693—1738), Г.Ф. Миллер (1705— 1783), А.Л. Шлецер (1735—1809) и их вклад в становление исто­рической науки в России. Возникновение так называемой варяж­ской (норманнской) версии происхождения Российского госу­дарства, ее научные и политические основания. Полемика вокруг норманнской версии. М.В. Ломоносов (1711—1765) и его истори­ческие работы.

Первые национальные русские историки: В.Н. Татищев (1686—1750), М.М. Щербатов (1733—1790), И.Н. Болтин (1735–1792). Рационально-просвещенческие основы их подхода к ис­тории. "Блистательный дилетантизм" их исторических трудов.

"История Российская с самых древнейших времен" В.Н. Татищева — первое систематизированное изложение рус­ской истории с рационалистических позиций.  Историко-философские воззрения В.Н. Татищева, периодизация мировой истории, концепция русской истории. Монархия как основная движущая сила русского исторического процесса. Роль дво­рянства и родовой аристократии в русской истории. Приемы ра­боты с источниками, жанровые особенности "Истории Россий­ской''. Значение труда В.Н. Татищева и его исследовательской деятельности для становления научно-исторического знания в России.

М.М. Щербатов и его историко-публицистическая деятель­ность. Специфика мировоззрения М.М. Щербатова и ее отраже­ние в исторических трудах. Аристократическая концепция русской истории в щербатовской "Истории Российской от древнейших, времен". Принцип периодизации русской истории, источниковая база, языковые особенности труда М.М. Щербатова. Оценка М.М. Щербатовым правления Петра I в "Рассмотрении о пороках и самовластии Петра Великого". Место исторических трудов М.М. Щербатова в становлении исторической науки в России.

Жанровая и содержательная специфика исторических ра­бот И.Н. Болтина. Критика И.Н. Болтиным исторических трудов Леклерка и Щербатова. Исторические взгляды И.Н. Болтина, их оригинальность и новизна. Оценка значения работ И.Н. Болтина для развития отечественной исторической мысли историками XIX в.

Н.М. Карамзин (1766—1526) и его решающее влияние на культуру русского Просвещения. Эволюция мировоззренческих позиций Н.М. Карамзина и причины обращения его к историческим исследованиям. Исторические труды Н.М. Карамзина: "Записка о древней и новой России", "История Государства Российского". Особенности карамзинского понимания целей и задач историче­ского знания. Развитие Н.М. Карамзиным монархической концеп­ции русской истории, его взгляды на ключевые проблемы отече­ственной истории.

Влияние труда Н.М. Карамзина на современников. Полеми­ка вокруг «Истории Государства Российского». «Скептическая шко­ла» в русской историографии, критика М.Т. Каченовским (1775— 1842) и его сторонниками карамзинской трактовки древней рус­ской истории. "История русского народа" НА Полевого (1796— 1846) как попытка опровержения карамзинского подхода к ис­тории.

М.П. Погодин (1800—1875) и развитие им монархической концепции    русской    истории.    Специфика    трактовки М.П. Погодиным русского исторического процесса и его отноше­ния к европейской истории.

Методические комментарии к теме

Вопрос о времени возникновения научного исторического знания в России до сих пор остается предметом полемики в оте­чественной историографии. Начало исторической науки связы­вается и с созданием Петербургской Академии наук, и с написа­нием первого обобщающего труда по русской истории В.Н. Татищевым, и с публикацией "Истории Государства Россий­ского" Н.М. Карамзина. В последнее время А.П. Богдановым вы­сказано мнение о том, что начало исторической науки в России связано с деятельностью историков последней трети XVI! в.

Представляется, что подобные расхождения во многом связаны с попыткой рассматривать науку только лишь как сово­купность определенных текстов. Тогда, действительно, можно говорить, например, о том, что созданная в конце XVII в. "Скифская история" Андрея Лызлова представляет собой нети­пичное для средневековой исторической мысли произведение, имеющее основные признаки исторического исследования. Еще в  большей мере это применимо к трудам таких петербургских ака­демиков середины XVIII в., как Г.Ф. Миллер или А.Л. Шлецер.

Однако для полноценного функционирования исторической науки как определенной системы получения и распространения знаний необходимы не столько научные прозрения одиночек (как бы значительны и новаторски они сами по себе не были), сколько наличие определенной профессиональной исторической корпо­рации, ее включенность в научную и образовательную структуру общества, существование и взаимодействие школ м направле­ний, наконец, наличие массового потребителя производимых знаний.

Не только для XVII в., но и для XVIII в. говорить о суще­ствовании именно такой системы вряд ли обоснованно. В сущ­ности, в этом смысле историческая наука как система начинает развиваться в России не ранее 20—30-х гг. XIX в. В то же время нельзя отрицать того, что многие исторические произведения, написанные в XVII—XVIII вв., носят принципиально иной харак­тер, чем исторические сочинения средневековья. Отдельные тексты того времени соответствуют многим, хотя и не всем, кри­териям научности. Поэтому кажется, наиболее рациональным рассматривать конец XVII в., весь XVIII и начало XIX в. как период становления исторической науки в России, когда из отдельных произведений постепенно вырастает та самая система получения и распространения исторических знаний, которую можно опреде­лить как науку в полном смысле слова.

При этом решающий сдвиг от религиозной средневековой историографии в сторону историографии научной произошел, безусловно, во второй трети XVIII в. и явился непосредственным результатом, с одной стороны, социальных и культурных сдвигов в результате петровских преобразований, с другой стороны, мощного воздействия на образованную светскую верхушку рус­ского общества комплекса идей, обобщенно определяемого как европейское Просвещение.

Петровские преобразования не просто предъявили госу­дарственный спрос на новую историческую картину мира, в кото­рой творцом выступал человек, руководимый теми или иными идеями. Что еще важнее: они сформировали поколение людей, которые, при всех изъянах их культуры и образования, были сти­хийными (реже — сознательными) рационалистами, прагматика­ми, стремящимися и в историческом прошлом России увидеть действие тех же человеческих сил. Посредством которых способ­ствовали изменению мира и они сами.

В этом смысле просвещенческие идеи Г. Греция, Т. Гоббса, Хр. Вольфа, французских мыслителей — от Ш.-Л. Монтескье до Ж.-Ж. Руссо — попадали в России на подготовленную самим хо­дом исторического развития страны в первые десятилетия XVIII в. почву. Произведения первых отечественных национальных историков,  прежде всего        В.Н. Татищева,  М.М. Щербатова, И.Н. Болтина, чуть позже — Н.М. Карамзина, убедительно свиде­тельствуют о вполне просвещенческой основе их мировоззрения, То же самое обнаруживается и при анализе произведений исто­риков второго и даже третьего ряда, любителей истории, принад­лежавших к самым разным кругам русского общества. Неизбеж­ные в условиях православной страны реверансы в адрес Прови­дения, ведущего Россию единственно верным путем, встре­чающиеся в их текстах, не должны заслонять насквозь антропоцентристской картины исторического мира, встающей со страниц их произведений. Достаточно сравнить эти произведения с соз­дававшимися чуть больше века назад, чтобы явственно увидеть смену провиденциализма совершенно иной рационалистической системой понимания истории,

Важной особенностью этапа становления исторической науки в России стало ее формирование в результате взаимодей­ствия двух отчасти пересекавшихся, но иногда и действовавших параллельно творческих сил. Первой из них стала Петербургская Академия наук, точнее, деятельность связанных с ней историков-профессионалов, главным образом иностранного происхождения. В роли второй творческой силы выступили отечественные исто­рики-самоучки, наиболее талантливые из которых сумели создать первые обобщающие труды по русской истории, заложившие фундамент наших представлений об историческом прошлом России, особенно о ее первых веках.

Несмотря на те или иные конфликтные ситуации, возни­кавшие во взаимоотношениях этих двух творческих начал науч­ной историографии в России (наиболее известна из них весьма жесткая полемика относительно так называемой варяжской, или норманнской, версии происхождения национальной государ­ственности), в конечном итоге их взаимодействие оказалось крайне благотворным для быстрого становления исторической науки в стране. Несколько упрощая, можно сказать, что соедине­ние самой передовой на тот момент немецкой исторической шко­лы (а именно ее представители задавали тон в Академии наук), особенно сильной в приемах работы с источниками, с патриоти­ческим энтузиазмом и увлеченностью национальных историков уже на рубеже XVIII—XIX вв. создало тот фундамент, на котором. В частности, выросла и знаменитая государственная школа, ока­завшаяся высшим достижением отечественной историографии XIX в.

Среди иностранных ученых, приглашенных а разные годы для работы в Академию наук, наибольшую роль в становлении русской исторической науки сыграли Г.З. Байер,    Г.Ф. Миллер, А.Л. Шлецер.

К числу их безусловных заслуг следует отнести следую­щие:

1. Привнесение и распространение в России уже господ­ствовавшего в европейской исторической мысли рационалисти­ческого взгляда на историю, что значительно ускорило усвоение аналогичного взгляда отечественными авторами.

2. Применение самых передовых по тому времени приемов и методов работы с источниками, их научной критики, принципов построения научных исследований, образно говоря, обучение русских историков "азам профессионализма".

3. Организация целенаправленной работы по поиску, си­стематизации, научной обработке и публикации источников по русской истории, особенно по древнейшему периоду. Собственно говоря, их усилиями и началось введение в научный оборот цен­нейших материалов летописного и актового характера, в том чис­ле и Начальной русской летописи (более известна впоследствии как "Повесть временных лет").

4. Проведение оригинальных исследований по частным сюжетам русской истории.

5. Распространение в Европе достоверных знаний о рус­ской истории. Особенно велика здесь заслуга А.Л. Шлецера, ставшего по возвращении в Германию одним из создателей не­мецкой школы русистики.

Что касается варяжской версии, впоследствии опровергну­той в основном своем тезисе о решающей роли иноземного эле­мента в формировании древнерусской государственности, то необходимо принять во внимание, что в выдвижении подобной точки зрения решающую роль (может быть, за исключением Г.З. Байера) играли не идеологические, а чисто научные причины, Это, прежде всего реальное состояние обнаруженных ими русский источников и господствовавшая в европейской исторической нау­ке того времени так называемая теория завоевания.

Более того, при всей ошибочности варяжской версии сам факт ее выдвижения сыграл в конечном итоге позитивную роль в становлении отечественной исторической науки, став мощным стимулом для полемики, двинувшей вперед все исто­рическое знание в стране.

Отечественные историки XVIII в. в отличие от своих ино­странных коллег являлись в науке дилетантами. Как правило, исследовательская деятельность совмещалась у них с той или иной государственной службой, иногда весьма заметной. Обра­щение к истории проистекало, как правило, из начальных патрио­тических побуждений, стремления противопоставить искаженным представлениям о России, господствовавшим в Европе, знание истинное, основанное не на легендах, а на точно установленных фактах.

Обратной стороной дилетантизма, конечно, оказывались ошибки в работе с источниками, неверная трактовка тех или иных сюжетов, однако, если иметь в виду таких историков, как В.Н. Татищев, М.М. Щербатов, И.Н. Болтин, то правильнее будет говорить об их "блистательном дилетантизме", умении самостоя­тельно, не обладая надлежащей выучкой и школой, создавать, тем не менее, произведения, не уступающие работам профессио­налов.

По праву первое место среди этих историков отводится В.Н. Татищеву. Дело не только в том, что его "История Россий­ская" явилась первым нелетописным систематизированным из­ложением русской истории с древности почти до конца XVI в. Еще более важно то, что это изложение проведено с последова­тельно рационалистических позиций, основано на уникальных источниках, часть которых была впоследствии утрачена, и со­держит первую целостную концепцию русской истории, традици­онно называемую "монархической".

На последнем следует остановиться особо. С монархиче­ских позиций рассматривали русскую историю практически все авторы не только XVIII в., но и многие профессиональные исто­рики и XIX в. Все они сходились в том, что монархия выступает главной движущей и организующей силой русского исторического процесса. Солидарны в этом с В.Н. Татищевым были и М.М. Щербатов, И.Н. Болтин, Н.М. Карамзин. Однако необходимо учитывать, что само понимание монархии у разных авторов дале­ко не совпадало.

У русских историков XVIII в. доминировало то понимание Монархии, которое было разработано мыслителями Просвеще­ния. Монархия понималась ими, во-первых, как наиболее рацио­нальный способ организации общества, обеспечивающий в мак­симально возможной степени интересы всего общества как це­лостности; во-вторых, как определенный морально-этический принцип, обеспечивающий соответствие между способом управ­ления и нормами христианской (в данном случае — православно-христианской) этики.

Применительно к В.Н. Татищеву можно говорить о преиму­щественно первом понимании монархии. Здесь, безусловно, ска­залась его принадлежность к кругу петровских администраторов, разделявших предельно рационалистический взгляд Петра Пер­вого на монархию как образцово организованное полицейское (т.е. надзирающее за жителями) государство. Поэтому, просле­живая историю российской государственности, В.Н. Татищев красной линией ее развития считал как раз нарастание организо­ванности, управляемости обществом со стороны верховной влас­ти в лице князя, великого князя, царя, наконец, императора. Не менее важно, что повышению уровня управляемости общества, если так можно сказать, повышению качества монархического института в России прямо способствовали, в представлении В.Н. Татищева, успехи просвещения в России, распространение знаний и образования.

Закономерно и то, что монархизм В.Н. Татищева носил ярко выраженный дворянский характер. Именно в служивом дво­рянстве он видел не просто самую верную опору монархического трона, но и инструмент упорядочивания общества и системы власти в целом.

Поэтому общий подход В.Н. Татищева к русской истории можно   было   бы   охарактеризовать   как  рационально-монархический, имея в виду тождественность для него понятий «монархия» и "рационально (иначе говоря, разумно, на основаниях разума, а не веры) организованное общество".

Князю  М.М. Щербатову  принадлежит  вторая  после В.Н. Татищева попытка дать целостное хронологическое описание русской истории (его «История Российская» охватывает чуть больший период, доводя изложение политической истории Рос­сии до смутных времен начала XVII в.). Отчасти иная, нежели у его  предшественника,   источниковая  база  щербатовской "Истории": наряду с летописями он первым широко использовал разнообразный актовый материал. М.М. Щербатов впервые также использовал периодизацию русской истории по правлениям кня­зей и царей — это деление оказалось заразительным даже для историков середины следующего века.

Тем не менее, пожалуй, главным достоинством этого труда (как и других, более частных, историко-пубпицистических сочине­ний М.М. Щербатова) является иная трактовка монархического принципа и в соответствии с этим иная, зачастую диаметрально противоположная по отношению к татищевской "Истории", оценка событий и персонажей отечественной истории. На исторические взгляды М.М. Щербатова решающее влияние оказала его общемировоззренческая позиция. В ее основании лежало убеждение в ключевой роли в историческом процессе морально-этических принципов, воплощенных не только в монархии как институте и в царе как личности, но и в потомственной, родовитой аристокра­тии как хранительнице и носительнице этих высших этических ценностей и высшего, подлинного (насколько можно судить по щербатовским текстам — нерелигиозного, а преимущественно опытного) знания.

Морально-аристократический  монархизм  стал  для М.М. Щербатова основой его "Истории Российской". Подобный подход, закономерно приводивший к рассмотрению допетров­ской, традиционно-сословной Руси с игравшей значительную роль в управлении Боярской Думой как своего рода высшей точки развития российской государственности, столь же закономерно вел М.М. Щербатова к критической оценке деятельности Петра Первого и его наследников, предпочитавших видеть в роли глав­ной опоры трона служивое, зачастую совсем не родовитое и ма­локультурное дворянство.

Определенная архаичность такой позиции, ее несозвуч­ность екатерининской эпохе, в которую создавался и публиковал­ся труд М.М. Щербатова, привели к непопулярности и сравни­тельной малоизвестности этого сочинения среди современников. Способствовали этому и намеренно усложненные, далекие от бытового языка екатерининского времени, отчасти стилизованные под XVI в., с его церковнославянизмами, стиль и язык сочинения М.М. Щербатова. Тем не менее, историки последующих десятиле­тий охотно пользовались этим трудом, черпая из него не только фактический материал, которым он был обильно наполнен, но и отдельные оригинальные оценки и суждения.

И.Н. Болтин, третий виднейший  отечественный историк XVIII в., в отличие от своих коллег не оставил после себя каких-либо монументальных обобщающих трудов или отдельных ста­тей исследовательского характера. Его произведения были ис­полнены в виде развернутой аргументированной критики чужих исторических сочинений (первых томов "Истории" М.М. Щербатова и компилятивной работы по русской истории француза Н. Леклерка). Поэтому мы не имеем развернутого систематизиро­ванного изложения собственных исторических воззрений И.Н. Болтина. Однако разбросанные по страницам его критиче­ских трудов соображения, замечания, сопоставления, фрагменты собственных изысканий (а И.Н. Болтин был одним из крупнейших частных собирателей источников по отечественной истории) ока­зались во многих случаях настолько оригинальны и ценны, что позволили такому авторитету, как К. Н. Бестужев-Рюмин, особо выделить И.Н. Болтина среди авторов XVIII — начала XIX в.

Общий взгляд И.Н. Боптина на русскую историю весьма близок позиции В.Н. Татищева и резко противостоит его основно­му отечественному оппоненту М.М. Щербатову. Рациональный монархизм И.Н. Болтина. пожалуй, отличается лишь усиленной полемичностью, поиском все новых и новых аргументов, доказы­вающих позитивную роль дворянского сословия в централизации страны и, напротив, негативную роль в этом удельной княжеской и боярской аристократии.

Однако наиболее ценным в творческом наследии И.Н. Болтина оказались те его оригинальные подходы и сообра­жения, которые впоследствии развивались в отечественной историографии XIX В. К их числу относятся:

1. Широкое применение сравнительно-исторического под­хода, позволившего           И.Н. Болтину сделать вывод о значительной идентичности исторического развития России и большинства западноевропейских стран. Исходя из этого, он высказал предпо­ложение о существовании в России этапа феодализма, анало­гичного западноевропейскому (в частности, французскому).

2. Указание на исключительную роль в российской истории географического фактора как с точки зрения неблагоприятных климатических условий, так и постоянной внешней опасности.

3. Подчеркивание роли колонизации в русской истории, ко­торая носила характер не завоевания (начиная с появления на Руси варягов), а мирной ассимиляции.

Успехи, достигнутые в развитии исторического знания в России к концу XVIII в., во многом подготовили тот итоговый для данного этапа труд, которым стала "История Государства Рос­сийского" Н.М. Карамзина.

Сочинение Н.М. Карамзина обозначило одновременно и высшую точку и предел той линии развития исторических знаний в России, которая существовала с конца XVII в. Эта итоговость проявляется и в источниковой базе, включившей помимо соб­ственных архивных изысканий Н.М. Карамзина и массу фактов, почерпнутых от его предшественников; и в стилевых особенно­стях труда, еще сохраняющего следы средневекового летописа­ния (хотя и сильно модернизированного); и в особенности в кон­цептуальном осмыслении русской истории через призму просве­щенческого оптимизма. Соединенность этих обстоятельств с необычайно живым и точным литературным языком (необходимо помнить, что именно Н.М. Карамзин стал одной из главных фигур языковой реформы конца XVIII — начала XIX в., создавшей осно­вы современного русского языка) сделали "Историю Государства Российского" для многих поколений русских образованных людей основным источником сведений по родной истории.

Тем важнее обозначить реальное место карамзинской "Истории" в развитии русской историографии. Научное значение работы Н.М. Карамзина было относительным еще в момент ее появления на свет и практически сошло на нет после появления Трудов  историков  государственной  школы.   Зато  труд Н.М. Карамзина стал наиболее чистым воплощением морально-нравственной концепции власти вообще, монархической — в частности. Через все свое произведение, представляющее чи­тателю огромную галерею исторических вариаций на тему "человек — власть — мораль", историк последовательно прово­дит одну мысль: "Только власть, базирующаяся на твердом нрав­ственном основании евангельских истин, способна облагодетель­ствовать народ и обеспечить величие державы". Такой властью он и считает русское самодержавие как особую, отличную от ев­ропейских, форму монархии. Форму, основанную не на насиль­ственном приведении людей к добру, а на тесном внутреннем духовном единении монарха и народа, исповедующих одни и те же православно-христианские принципы.

Тяготение к морально-нравственной оценке истории яв­ляется одной из характерных черт русской историографии на всех этапах ее развития. С этой точки зрения труд Н.М. Карамзина стал наглядной иллюстрацией как сильных, так и слабых сторон такого понимания истории.

Поэтому совсем не случайно, что публикация "Истории Го­сударства Российского" послужила толчком к оживленной полемике, а русском обществе, имевшей не только чисто публицисти­ческую, но и научную составляющую. Более того, именно карамзинская "История" ускорила формирование в России полноценной исторической науки. Полемика вокруг этого произведения яв­ственно показала необходимость перехода к качественно новому осмыслению исторического материала, невозможному вне суще­ствования профессиональной исследовательской среды и про­фессиональных методов обработки и интерпретации источникового материала.

Исключительно важную роль на этом последнем отрезке переходного к научному этапу развития русской историографии сыграли критическая деятельность так называемой скептической школы с ее общепризнанным главой М.Т Каченовским и исследо­вания М.П. Погодина, основным сюжетом для которых послужил вопрос о достоверности источниковой базы карамзинского труда (главным образом его первых томов).

Ошибочность позиции "скептиков", подвергавших сомнению достоверность практически всего корпуса источников по древней русской истории, которым пользовался Н.М. Карамзин, была убе­дительно доказана М.П. Погодиным, выступившим в роли защитника научной ценности карамзинского труда.

Однако гораздо более значимым оказался не конкретный сюжет этой полемики, а ее контекст. Основными оппонентами оказались не дилетанты, а одни из первых русских профессио­нальных историков, к тому же по Праву занимавших ведущие по­зиции в тогдашней научной жизни. Поэтому помимо чисто источ­никоведческих или текстологических проблем в их споре были поставлены вопросы методологического характера. В сущности, как содержание спора М.Т. Каченовского и М.П. Погодина, так и использованная обеими сторонами аргументация обозначили недостаточность и гносеологическую ограниченность господство­вавшей до сих пор рационалистической методологии, рассматри­вавшей историю исключительно как реализацию "страстей разу­ма".

Это отчасти подтверждала и еще одна атака на карамзинскую "Историю", предпринятая Н.А. Полевым доказывавшим, что история государства, а вернее — история деяний государствен­ных мужей, созданная Н.М. Карамзиным, не охватывает всей це­лостности человеческой истории и искажает ее. Противопостав­ленная Н.А. Попевым труду Н.М. Карамзина собственная "История русского народа" в силу главным образом малоталантливого ди­летантизма автора не оставила заметного следа в историогра­фии. Но и она обозначила необходимость для объемного рас­смотрения истории иметь новую объемную методологию, исхо­дящую из детерминированности истории не только собственно человеческими, но и лежащими вне его природы естественными факторами.

Таким   образом,   полемика   вокруг   произведения Н.М. Карамзина вплотную подводила ее участников и свидетелей к осознанию необходимости решительного поворота в сторону той научности, которую мог придать отечественной историогра­фии только переход на ту методологическую основу, которую предлагала новейшая европейская философия Канта, Шеллинга и Гегеля.

Тема 2. ИСТОРИОСОФСКАЯ ПОЛЕМИКА В РУССКОМ ОБЩЕСТВЕ 30—40-х гг. И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА РАЗВИТИЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ

Философия истории П.Я. Чаадаева (1794—1856). "Филосо­фические письма" как историософское сочинение. Историческая проблематика "Писем": божественный смысл истории; место и роль России в пространстве и времени мировой истории; раскол .христианской церкви в исторической судьбе России; перспективы русской истории Эволюция историософских представлений П.Я. Чаадаева в 30—40-е гг. "Апология сумасшедшего'' и другие статьи П.Я. Чаадаева. Изменение взгляда на перспективы русской истории. Отсталость в настоящем как преимущество в бу­дущем.

Общественный резонанс публикации в 1836 г. первого «Философического письма». Начало спора западников и славя­нофилов. Влияние идей П.Я. Чаадаева на современную ему исто­рическую науку в России.

Общая характеристика "западничества" и "славянофиль­ства" 30—40-х гг. Философские и религиозные источники миро­воззрения обоих течений, характерные черты мышления и психо­логии.

Исторические аспекты полемики западников и славянофи­лов, Проблема соотнесения русской и мировой истории, сходства и различия исторических путей России и Западной Европы, Оценка роли православия и церкви в русской истории. Специфи­ка национальной психологии. Противопоставление московского и Петербургского периодов истории. Спор о значении личности и деятельности Петра I. Оценка роли самодержавия.

Влияние западнических и славянофильских идей на рус­скую историческую науку середины XIX в.

Методические комментарии к теме

Историософская полемика 30–40-х гг. XIX в. по своим формальным признакам вряд ли может быть отнесена к числу событий истории исторической науки в России. Уже один тот факт, что основными действующими лицами этих споров, тради­ционно определяемых в литературе как спор западников и сла­вянофилов, были кто угодно, но отнюдь не профессиональные историки (количество которых в России к тому времени измеря­лось уже десятками), позволяет понять тех историографов, кото­рые либо вообще не касаются этой полемики, либо упоминают ее вскользь в связи с формированием взглядов С.М. Соловьева и К.Д. Кавелина.

Однако, на наш взгляд, пуризм, проявляемый историогра­фами в этом вопросе, понятен, но способен сильно исказить ре­альную картину становления исторической науки в России. И де­ло тут не только в том влиянии, которое эта полемика оказала на формирование собственных мировоззренческих позиций тех или иных профессиональных историков. Речь должна идти о том, что спор западников и славянофилов придал определённую направ­ленность мышлению и отчасти сформировал основное направ­ление исторических интересов целого поколения возникающей русской интеллигенции, являвшейся главным производителем и потребителем исторических знаний. В той или иной мере, но со­поставление русской и европейской истории, поиск ответа на вопрос о характере и причинах своеобразия (или отсутствия та­кового) русской истории превращается с 30—40-х гг. в явный или подспудный мотив деятельности историков самых разных на­правлений и интересов.

Именно этот "фон" бытия и развития профессиональной исторической науки в России, который создали и на долгие деся­тилетия вперед определили далекие от логической стройности фактов споры в московских и петербургских салонах николаев­ского времени, заставляет включить изучение историософской полемики 30—40-х гг. в общий курс отечественной историогра­фии.

Первооснователем дискуссий о судьбе России в русском обществе выступил П.Я. Чаадаев. Публикация осенью 1836 г, первого из его восьми "Философических писем" стала толчком для кристаллизации существовавших прежде в латентном со­стоянии позиций будущих западников и славянофилов.

"Философические письма", равно как и примыкающие к ним по смыслу "Апология сумасшедшего" и другие малые произведе­ния 30-х — начала 40-х гг., представляют собой многослойный текст, несущий не только историософское содержание. Необхо­димо также учесть, что в сознании людей XIX в. П.Я. Чаадаев существовал исключительно как автор одного "Философического письма", отнюдь не дающего полноценного представления об его историософской позиции.

С учетом этих обстоятельств можно указать на следующее идеи, высказанные П.Я. Чаадаевым, которые в явном или отра­женном виде повлияли на развитие отечественной философской И исторической мысли.

1 Россия представляет собой совершенно особое историческое пространство, принципиально отличное как от европейской цивилизации, так и от цивилизаций восточных.

2. Главным показателем особости России в мировом исто­рическом пространстве является не просто ее нынешняя соци­альная и культурная отсталость от Европы, а имманентное пре­бывание вне времени и пространства мировой истории. Вся исто­рия России характеризуется застойностью, принципиальной не­способностью ни создать что-либо оригинальное, ни творчески воспринять заимствования из других культур.

3. Причиной такого состояния России является выбор в на­чальный момент ее истории ложного варианта христианства, изначально поставившего страну в изоляцию от главного потока мировой истории, отождествляемого с Европой.

В меньшей степени, но также оказала воздействие на по­следующее развитие русской исторической мысли еще одна идея высказанная в целостном виде П.Я. Чаадаевым в "Апологии сумасшедшего". Нынешняя отсталость страны способна при определенных обстоятельствах стать стимулом для ускоренного развития за счет учета не только положительного, но и нега­тивного опыта Европы. Иначе говоря, П.Я. Чаадаев первым в русской мысли высказал идею спрямления исторического пути как выхода для стран, отставших в своем развитии от передовых европейских государств.

При всей "провокационности" и некоторой абстрактности историософских построений П.Я. Чаадаева они ставили реальные вопросы, на которые существующая историография либо не да­вала ответа, либо эти ответы оказывались не слишком убеди­тельными, Те явления, в которых П.Я. Чаадаев видел доказа­тельства застойной отсталости России (прежде всего самодер­жавное правление и крепостное право), действительно требова­ли более убедительного исторического объяснения, особенно в глазах нового поколения образованных россиян, на практике, а не из книг знакомых с жизнью стран Западной Европы, свободной от подобных институтов.

Развернувшаяся после публикации чаадаевского письма полемика, хотя и охватила лишь небольшой, весьма ограничен­ный круг интеллектуальной элиты общества, но повлекла за со­бой формирование двух идейных течений, уже непосредственно повлиявших на ряд историков-профессионалов, прежде всего — будущих основателей государственной школы.

Общие идейные позиции обоих течений, равно как и взгля­ды отдельных их представителей, неоднократно анализирова­лись в научной литературе, однако историческая составляющая развернувшейся дискуссии, как правило, оставалась на втором плане.

Между тем, как исторические доводы, так и общая логика объяснения мировой и российской истории, те или иные сужде­ния участников споров по наиболее острым проблемам отече­ственной истории как раз и создавали "фон", в котором происхо­дило естественное становление новых историографических под­ходов, заявивших о себе в конце 40-х — 50-х гг. XIX в.

Принципиально важным для последующего развития исто­рической науки в России в дискуссии западников и славянофилов нам представляется то, что в ее ходе был поставлен вопрос о методологической основе исторического знания, В категориях того времени это означало обращение к философии истории, попытку применения тех принципов, что были разработаны в немецкой философской мысли, прежде всего — в учении Гегеля. Собственно говоря, по-разному интерпретированная философия истории Гегеля легла в основание исторических взглядов и западников, и значительной части славянофилов.

Широкие исторические аналогии и сравнения, использо­вавшиеся участниками споров, вновь привлекли внимание к эф­фективности сравнительно-исторического подхода к истории, вызвали волну интереса к изучению не только отечественной, но и зарубежной истории. Поэтому совсем не случайно, что именно с Середины XIX в. в России начинают формироваться первые группы античников и медиевистов.

Большое, временами даже центральное, место, уделенное' в ходе споров проблемам духовного своеобразия русской ис­тории, особенностям национальной психологии европейцев и русских, стимулировало развитие культурно-исторического под­хода к истории, до сих пор отсутствовавшего в отечественной историографии.

Попытка славянофилов опереться в своих воззрениях на традиции мистического понимания истории, заложенные в учени­ях восточных отцов церкви, побудила их оппонентов, преодоле­вая односторонности французского рационализма, обратиться к Поискам лежащих вне человека, но, тем не менее, естественных факторов саморазвития человеческого общества.

И западники, и тем более славянофилы отвергли крайности чаадаевского пессимизма относительно исторического прошлого и настоящего России, Однако они в разной степени, но признали сравнительную отсталость николаевской России по отношению к западноевропейским государствам, наличие в русском обществе многих элементов архаичности. Однако предложенное обоими течениями объяснение характера и причин таковой отсталости оказалось во многом противоположным.

С точки зрения западников, группировавшихся вокруг их неформального лидера Т.Н. Грановского, экономическая и куль­турная отсталость сегодняшней России, архаичность ее по­литических форм носят не абсолютный, а относительный характер. Они порождены неблагоприятными природными и внешними факторами развития страны (природно-климатические трудности, внешние вторжения, среди которых особо регрессив­ную роль сыграло татаро-монгольское завоевание). Однако об­щая линия развития России не имеет принципиального отличия от пути европейской цивилизации. На самом деле Россия отстает от Запада лишь по времени, а не по характеру своего развития. Однако само это временное отставание не носит непреодолимого характера.

Закономерно поэтому то внимание, которое западники уде­ляли петровскому времени. Именно здесь они видели поворот­ную точку развития России, момент, когда осознавшая свое род­ство с Европой страна решительно ускорила развитие, направив все свои усилия на ослабление и нейтрализацию тормозящего воздействия неблагоприятных внешних условий - Именно к запад­никам 30—40-х гг. восходит понимание Петра Первого не просто как реформатора, содействовавшего сближению своей страны с Европой, а как государственного деятеля, поставившего своей целью радикально изменить внешние неблагоприятные условия существования России, смять естественные преграды на пути ее прогрессивного (т.е. идентичного передовым европейским стра­нам) развития.

В известной мере можно сказать, что усилиями западников было заложено первичное представление о неравномерности исторического развития России. Древний период, когда историческое время Киевской Руси было синхронно историческому време­ни Европы: период средневековья, когда время на просторах Московии как бы потекло медленнее европейского; петровская эпоха, когда бег времени в России стал обгонять европейский; наконец, николаевский режим, почти остановивший бег стрелок на часах Российской империи.

Славянофильскую концепцию русской истории часто пред­ставляют как бы обратной по знакам западническим воззрениям. Хотя некоторые аспекты их подхода позволяют говорить о свое­образной смене полярности в оценках, перемене "плюса" на "минус" и наоборот, однако такая трактовка все же представляет­ся слишком упрощенной.

Любому исследователю развития отечественной' истори­ческой науки не может не броситься в глаза один любопытный факт. Те или иные вариации западнического понимания хода русской истории можно обнаружить почти у всех крупных профес­сиональных историков середины и второй половины XIX в. — от С.М. Соловьева до П.Н. Милюкова. Подчеркнем: речь идет не о заимствовании у западников 30—40-х гг. каких-то частных идей, а обо всей логике исторического мышления, об идентичности пони­мания сути и направленности всего мирового исторического про­цесса. В то же время число профессиональных историков славя­нофильской ориентации, во-первых, сравнительно невелико, и, среди них почти не встречаются историки, так сказать, первого ряда: во-вторых, даже те историки, которые придерживались славянофильской ориентации, реализовывали эту свою ориента­цию преимущественно в исследовании частных проблем русской истории (например, роли общины или Земского собора). Не из­вестна ни одна работа, выполненная профессиональным истори­ком, где бы давалась обобщающая картина русской истории с последовательно славянофильских позиций.

Подобное явление не случайно и связано с самим принци­пом исторического мышления славянофилов, создавшим серьез­ные трудности на пути его применения в конкретных историче­ских, а не в историософских трудах. Тяготение славянофилов к диалектическому пониманию истории в духе Гегеля сочеталось (особенно у А.С. Хомякова) с верой в познавательные исключительные возможности интуитивной, а не формальной логики. Основное историософское сочинение славянофилов, каковым можно считать посмертно опубликованные "Заметки по всемир­ной истории" (или 'Семирамида") А.С. Хомякова, при всей внеш­ней заполненности пространства этого труда массой сведений из самых разных эпох мировой истории оставляет впечатление полной аморфности и нелогичности. Однако для самого автора оно являлось логичным, поскольку его логика истории — это логика мистического интуитивного прозревания истины сквозь нагро­мождение существенных и случайных фактов.

Интуитивный подход к истории, поскольку применялся та­лантливым и энциклопедически образованным человеком (каковыми были и сам А.С. Хомяков и большинство ранних славя­нофилов), мог дать в ряде случаев оригинальные и неожиданные решения, но исключительно в собственно историософском жанре.

Попытка строить на основе интуитивной логики конкретно-исторические исследования вряд ли могла дать ценные в науч­ном плане результаты, поскольку неизбежная субъективность интерпретации исторических фактов превращалась тут и в пре­дельную субъективность отбора и в верификации самих этих фактов.

Поэтому, если западнический подход к истории допускал его применение как принцип научной интерпретации истории, то славянофильский подход такой возможности не давал. Отдель­ные исторические прозрения славянофилов лишь ярче обозна­чили научно-познавательные пределы славянофильской историософии.

К числу таких исторических прозрений, впоследствии ис­пользованных и в исторических исследованиях, можно отнести следующие утверждения славянофилов:

1. О существовании в России особого культурного мира главной характеристикой которого является доминирование чув­ственно-эмоционального начала над рациональным. Подобная особенность порождена как естественно-природными условиями (бескрайность пространства), так и свойственным православию способом постижения высших истин (через чувство, а не через разум).

2. О практическом отсутствии влияния на православную традиционную русскую культуру античного языческого наследия Греции и Рима.

3. О доминировании в национальной психологии русского народа коллективистских начал (главным из которых является общинный или соборный принцип организации хозяйства и всего общества) над индивидуалистическими.

4. Об оригинальном характере русской самодержавной мо­нархии как государственного института, базирующегося на духов­ном единстве монарха и народа и разделении внешней матери­альной власти (ее источником является монарх) и внутренней духовной власти (источником которой выступает сам народ).

5. О развитии Руси — России в силу вышеуказанных об­стоятельств не через конфликт и насилие (как это происходило и. происходит в Европе), а через согласие и компромисс госу­дарства и народа.

Вполне понятно, что подобная трактовка русской истории порождала противоречивое отношение к деятельности Петра Первого. Признавая известную необходимость и полезность пет­ровских преобразований, славянофилы особое внимание кон­центрировали на том духовном расколе, который Петр внес в русское общество, отделив власть и правящее дворянское со­словие от народа. Московский период русского государства про­тивопоставлялся петербургскому как период внутренней гармо­нии и согласия периоду дисгармонии и конфликта.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что славянофилам бы­ла чужда мысль о повороте исторического времени вспять. Не отказ от петровского времени и возвращение во времена царя Алексея Михайловича, а восстановление на новом этапе разви­тия прежней внутренней гармонии русского общества представ­лялось им необходимой задачей сегодняшнего и завтрашнего дней России.

Суммируя, можно сказать, что славянофильская историософия в основе своей носила культурно-исторический характер. И поэтому данная в работах славянофилов трактовка тех или иных проблем русской истории при всей ее спорности способ­ствовала общему расширению познавательного поля российской исторической науки, в которой до сих пор политическая история явно доминировала над историей духовной.

Тема 3. РУССКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА 40—60-х гг. XIX в. ФОРМИРОВАНИЕ И РАЗВИТИЕ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ШКОЛЫ

Внутренние и внешние условия развития исторической нау­ки в России. Культурно-образовательная политика Николая 1 и министра народного просвещения С.С. Уварова и ее влияние на развитие исторических знаний в России. Историческая наука в условиях подготовки и начала проведения буржуазных преобра­зований 60-х гг.

Роль новейших течений европейской философской и исто­рической мысли в развитии исторической науки в России. Фило­софия истории Гегеля и русская историческая мысль середины XIX в. Т.Н. Грановский (1813—1855) и его роль в возникновении новых направлений в отечественной исторической науке.

Формирование     и     развитие     государственного (государственно-юридического) направления в отечественной историографии. С.М. Соловьев (1820—1879), К.Д. Кавелин (1818— 1885), Б.Н. Чичерин (1828—1904) и создание основ государствен­ной школы. Значение работы К.Д. Кавелина "Взгляд на юридиче­ский быт древней России".

Гегелевская философия истории как методологическое основание государственной школы. Общеисторическая концеп­ция историков-государственников. История как объективный саморазвивающийся процесс и ее движущие силы. Специфика понимания государства и его отношений к обществу в трудах исто­риков государственного направления. Родовая теория проис­хождения государства.

Концепция русской истории. Роль географического факто­ра, национальной психологии и внешних воздействий в русской истории. Род и государство в России. Происхождение и роль са­модержавия в русской истории. Колонизационный фактор. Концепция "закрепощения и раскрепощения сословий". Личность и государство в русском историческом процессе.

"История России с древнейших времен" С.М. Соловьева как основополагающий исторический труд государственной школы. Источниковая база, специфика структуры и содержания. Взгляды С.М. Соловьева на ключевые проблемы российского исторического процесса. Значение труда С.М. Соловьева для отечественной исторической науки.

Полемика вокруг исторической концепции государственной школы. Современная оценка взглядов государственной школы,

Начало систематических исследований зарубежной древ­ней и средневековой истории в России. Складывание первых научных направлений. М.С. Куторга (1809—1886) и Т.Н. Грановский — родоначальники отечественного антиковедения и медие­вистики.

Методические комментарии к теме

Развитие исторической науки в России во второй трети XIX в. происходило в условиях, которые традиционно трактуются как идеологическая реакция и всестороннее подавление независи­мой мысли.

В то же время можно констатировать, что в области исто­рического знания (как и во многих других областях русской куль­туры) именно в 40—50-е гг. произошел качественный важнейший сдвиг - Собственно говоря, с этого времени, во-первых, можно говорить о существовании полноценной исторической науки, во-вторых, о появлении самой влиятельной исторической школы XIX в, — государственной, или государственно-юридической.

В значительной мере подобный парадокс можно объяснить инерционностью развития культурной системы: как раз в 40—50-е гг. проявились результаты тех культурных новшеств, которые возникли в России в первой четверти века. Вместе с тем нельзя не признать, что определенную положительную роль сыграла и Политика, проводившаяся Николаем I и его министром народного образования С.С. Уваровым. При всем консерватизме этой поли­тики (достаточно вспомнить доминирующую идеологическую па­радигму эпохи: православие — самодержавие — народность) она характеризовалась определенной линией государства на стиму­лирование высшего образования и научных исследований в стране. В частности, С.С. Уваров, почитавший историю (особенно древнюю) и сам занимавшийся, хотя и поверхностно, историче­скими исследованиями, оказывал покровительство развитию ис­торических знаний в стране.

В соединении с появлением в России слоя людей, полу­чивших высшее гуманитарное образование, несколько замед­лившимся, но не прекратившимся проникновением в страну но­вейших философских течений Европы (особенно философии истории Гегеля) все эти факторы в совокупности создали сравни­тельно благоприятные условия для качественного сдвига в раз­витии исторического знания в России.

Изменение культурно-идеологических условий в стране после смерти Николая 1 и начавшейся подготовки либеральных реформ создало еще более благоприятные условия для разви­тия исторической науки, что обеспечило ее бурный прогресс в последней трети XIX в.

Центром исторических исследований в этот период оконча­тельно становятся университеты, прежде всего — Московский университет. Именно усилиями преподавателей и выпускников этого университета и создается целое научное направление, практически первое в отечественной исторической науке, вошед­шее в современную историографию под названием государ­ственная школа (сами создатели этого направления определяли его как историческое, юридическое, историко-юридическое).

Традиционно создателями этого направления считаются С.М. Соловьев и К.Д. Кавелин, а также их современник Б.Н. Чичерин. Это вполне справедливо, так как именно в их ис­следованиях по истории русского государства и права были сформулированы и на практике реализованы основные идеи и принципы данного научного направления.

Однако часто недооценивается влияние, которое на стано­вление этой научной школы оказал общепризнанный лидер исто­риков (и не их одних) Московского университета        Т.Н. Грановский. Безусловно, подобная недооценка была связана с тем, что соб­ственные научные интересы Т.Н. Грановского лежали исключи­тельно в области европейского средневековья, к тому же он оставил очень мало текстов, на основании которых можно было бы реконструировать систему его исторических взглядов и тем самым установить их взаимосвязь с идеями историков государ­ственного направления.

Зато о неоспоримом авторитете и идейном воздействий Т.Н. Грановского на его коллег-историков свидетельствуют ме­муары, переписка и другие частные документы той эпохи. Конечно, ни С.М. Соловьева, ни К.Д Кавелина нельзя назвать ученика­ми Т.Н. Грановского, но то, что становление их собственных взглядов во многом было навеяно личными контактами с Т.Н. Грановским, вряд ли можно отрицать.

Роль Т.Н. Грановского заключалась, прежде всего, в том, что он как бы стал переводчиком на русский язык, талантливым ин­терпретатором на почве русской исторической науки новейших философских учений Запада. Именно Т.Н. Грановский, прошед­ший хорошую профессиональную выучку в Европе, показал рус­ским историкам те возможности, которые открывает применение методологических идей Гегеля, прежде всего его диалектическо­го подхода. Большое влияние на русских историков оказало и' постоянное  подчеркивание  Т.Н. Грановским  качественного единства и однонаправленности исторических процессов в Евро­пе и в России. Его знаменитые лекции по истории европейского средневековья неизбежно подводили слушателей к мысли об универсальности мирового исторического процесса, в котором специфика России является преимущественно спецификой фор­мы, порожденной особыми географическими и природными усло­виями страны. Эта идея, как известно, впоследствии стала одной из доминирующих в исторической концепции С.М. Соловьева и его единомышленников.

Основные положения нового научного направления сложились уже к концу 40-х гг. О появлении этого направления можно говорить с момента публикации исследования          К.Д. Кавелина "Взгляд на юридический быт Древней России" (1847). Через че­тыре года началось издание главного труда государственной школы — соловьевской "Истории России с древнейших времен". Почти одновременно начал публикацию своих исследований по истории русского права Б.Н. Чичерин. Позднее они были объеди­нены в его знаменитом сборнике "Опыты по истории русского права" (1858). Эти работы можно считать основополагающими для характеристики данного научного направления, хотя ими оно не   исчерпывается:   перу   С.М. Соловьева,   К. Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина, их коллег принадлежат десятки монографий и статей по самым разным аспектам отечественной истории от древности до XIX в.

Необходимо также указать еще на одну важную отличи­тельную черту государственной школы — длительность ее существования. К историкам этой школы можно отнести не только многих ученых начала XX в., но и отдельных исследователей, пик, активности которых приходится на середину и вторую треть этого века. Можно назвать, например, такого авторитетного историка, работавшего главным образом в США, как Г.В. Вернадский, взгляды которого при всем их своеобразии вполне укладываются в русло идей и общего подхода государственной школы.

Говоря об общей концепции историков-государственников, понимании ими исторического процесса, следует принять во вни­мание практическое отсутствие специальных работ, посвященных систематическому изложению собственной методологии. Может быть, за исключением Б.Н. Чичерина, в своей многогранной дея­тельности занимавшегося и историософскими проблемами, уче­ные, принадлежавшие к государственному направлению, прежде всего сам С.М. Соловьев, предпочитали реализовывать свои об­щеисторические воззрения посредством конкретно-исторических исследований. Так, в своей 29-томной "Истории России" С.М. Соловьев посвятил всего лишь несколько страниц более или менее развернутому изложению собственных взглядов на определяющие факторы русского исторического процесса.

Поэтому любое изложение общеисторической концепции или концепции русской истории государственной школы пред­ставляет собой в известной мере реконструкцию, основанную на анализе всей совокупности исторических и историко-правовых исследований авторов этой школы.

С учетом этого обстоятельства основные положения обще­исторической концепции государственного направления могут быть представлены в виде следующих тезисов:

1. Человеческая история представляет собой непрерыв­ный, целостный, органический, естественный, саморазви­вающийся процесс.

2. В основе саморазвития общества лежит непрерывное взаимодействие трех основных факторов: природы данной стра­ны, природы данного народа (национальной психологии) и сово­купности внешних воздействий. Причем на ранних этапах разви­тия общества решающую роль играет природный, или географи­ческий, фактор, позднее его влияние ослабевает. С этой точки зрения можно считать, что в основе концепции государственной школы лежит многофакторный (т.е. плюралистический) подход.

3. История носит всемирный характер, исторический про­цесс един и подчиняется общей закономерности. Национальные отличия есть в конечном итоге различные вариации форм и тем­пов развития.

4. Высшей формой организации общества является госу­дарство как совокупность определенных институтов, нормализо­ванных в юридическом законодательстве. При этом государство выступает как инструмент согласования интересов различных общественных групп и выражает в конечном итоге не групповые или сословные, а общенациональные интересы.

5. Государство возникает как процесс длительной эволю­ции различных институтов организации общества. В обоб­щающем виде это может быть представлено как вырастание го­сударственных институтов из институтов родовых (родовая тео­рия происхождения государства).

Идеи органического саморазвития и роли государства в развитии общества прямо восходят к философии истории Гегеля, что позволяет говорить о гегельянской направленности методо­логических принципов государственной школы. Однако в отличие от Гегеля С.М. Соловьев и другие историки не склонны были ви­деть в истории ярко выраженного идеального начала. Скорее наоборот: они акцентировали внимание на природной матери­альности этого процесса. Поэтому можно говорить не о прямом заимствовании гегелевского подхода к истории, а об определен­ной модернизации этого подхода в духе многофакторности и ор­ганичности.

Особое значение в концепции исторического процесса за­нимало понимание государства как той формы организации, в которой снято все случайное и отражены лишь коренные, наибо­лее существенные на каждом конкретном этапе интересы сосло­вий и социальных групп. Именно поэтому научное изучение ис­тории, в основе которого лежит стремление познать закономер­ности развития общества, должно стать, согласно авторам госу­дарственного направления, в первую очередь изучением истории становления и эволюции государства. Поскольку же в наиболее чистом виде история государства представлена в истории права, то понятно особое пристрастие историков-государственников (среди которых было немало профессиональных правоведов) к изучению истории права.

Сферой исключительного интереса государственной школы была русская история. Исходя из своих общеисторических взгля­дов, С.М.Соловьев и его единомышленники создали оригиналь­ную концепцию русского исторического процесса.

Главным в их взгляде на русскую историю стало последо­вательное объяснение перипетий этой истории как результата формирования определенных форм организации общества, на­ходящегося в определенных природных условиях.

В сжатом виде это объяснение может быть представлено следующим образом:

1. Природно-географическая среда, в которой происходило формирование Русского государства после татарского на­шествия, характеризовалась доминированием малоплодородных почв на фоне резких и частых климатических колебаний, что ограничивало рост населения, несоразмерного с обширностью пространств. С другой стороны, отсутствие естественных природ­ных преград (горные хребты, пустыни, моря) открывало террито­рию для вторжения иных племен и народов с востока, юга и за­пада.

2. Вследствие таких природных условий формируется определенная национальная психология, основанная на проти­воречии  между  стремлением  человека  к  свободному ("анархическому"), неограниченному перемещению по бескрай­нему равнинному пространству и невозможностью этого человека выжить в трудных природных условиях в одиночку, без поддерж­ки коллектива. Русский человек как бы является одновременно и анархистом и коллективистом.

3. Отсюда вытекает естественная потребность в возникно­вении централизованных форм организации общества, обеспечи­вающих национальное выживание как за счет объединения хозяйственных усилий общества, позволяющего до известной сте­пени нейтрализовать негативный природный фактор, так и за счет достижения необходимой военной мощи, позволяющей га­рантировать население от внешних захватчиков. Поэтому Русское государство по необходимости должно было ради общенацио­нальных интересов ограничить интересы индивидов и групп . Высшей формой такого ограничения стало закрепощение всех сословий, их прикрепление к государству с наложением определенных, хотя и разных, повинностей (как писал Б.Н. Чичерин: ("Все равно должны были служить государству, но каждый на своем месте").

Таким образом, самодержавное Российское государство с его ограничением прав индивида, наиболее существенным, из которых стало крепостное право, становилось, с точки зрения историков-государственников, единственно возможным сред­ством обеспечения национального выживания русского народа в имевшихся исходных природно-географических условиях.

Однако по мере укрепления государственной мощи потреб­ность в столь жестких ограничениях исчезает и наступает этап раскрепощения сословий и снятия ограничений с индивида в пользу его самостоятельного личностного развития. Наступление этого нового этапа развития российской государственности, как правило, связывалось с преобразованиями Петра Великого.

Особое место в становлении российской государственности отводилось колонизационным процессам. Колонизация, непре­рывное продвижение русского населения на восток, хозяйствен­ное освоение им новых земель рассматривались историками-государственниками как мощный стимул централизаторских устремлений московских князей и царей и одновременно как фак­тор, придававший своеобразные формы организации государ­ственной власти. При этом акцент делался на преимущественно мирные формы колонизации, не сопровождавшиеся (как это было при создании трансконтинентальных империй) массовым уничто­жением коренного населения. Скорее, напротив: колонизация способствовала хозяйственному и культурному прогрессу корен­ного населения.

Сильные и слабые стороны государственной школы, позна­вательные возможности и пределы применявшегося ею подхода наиболее выпукло видны на примере главного исторического сочинения С.М.Соловьева "История России с древнейших вре­мен", Труд С.М.Соловьева — это не только колоссальный свод выверенных по многочисленным и разнообразным источникам фактических данных по русской, преимущественно политической, истории, а своего рода энциклопедическое издание. Это и строй­ная, логически выстроенная концепция русской истории, впервые в отечественной историографии последовательно построенная на естественных основаниях. Огромный объем фактического ма­териала зачастую затмевает в сознании читателей то обстоятельство, что труд С.М. Соловьева предельно последователен в доказательстве ( но не на уровне более или менее абстрактных схем, а на уровне причинно-следственной связи огромного коли­чества конкретно-исторических событий) закономерности и по­знаваемости русского исторического процесса.

Эта последовательность позволила автору дать убеди­тельное объяснение многих явлений отечественной истории, прежде ставивших в тупик историков. Например, родового прин­ципа передачи великокняжеской власти в Древней Руси, причин и характера возвышения Московского княжества, общей направ­ленности государственной деятельности Ивана Грозного, предпосылок и результатов петровских преобразований.

Вместе с тем приверженность С.М. Соловьева идее законо­мерности и однонаправленности исторического процесса в ряде случаев не позволила ему дать достаточно убедительное объяс­нение тех явлений, которые как бы выбивались из общей логики последовательного восхождения государственных форм органи­зации общества. Например, досадным исключением из правила, явлением, порожденным в конечном итоге сочетанием случайных обстоятельств, предстает со страниц его труда Смутное время. С другой стороны, деятельность Петра Первого в трактовке С.М. Соловьева оказывается предельным воплощением последо­вательности и закономерности, в которой нет места случайности.

Поэтому не случайно, что порожденная трудами историков государственной школы полемика, если принимать во внимание не частные, а принципиальные возражения, сосредоточилась вокруг двух сюжетов. Во-первых, это степень исчерпанности со­держания русского исторического процесса историей государства, во-вторых, это соотношение закономерности и случайности в процессе становления российской самодержавной государствен­ности. Критики государственной школы с большей или меньшей долей убедительности указывали на то, что жесткая привержен­ность С.М. Соловьева и его единомышленников исповедуемым методологическим принципам иногда ведет к упрощению и одно­сторонней интерпретации конкретно-исторического материала.

Вместе с тем основная идея государственников о взаимо­связи форм организации русского общества и внешних условий его существования (особенно географического фактора) оказа­лась настолько убедительной, что была воспринята (пусть и в несколько преобразованных формах) представителями самых разных исторических течений и прочно вошла с тех пор в арсенал отечественной исторической науки.

Любая, в том числе и современная, оценка роли и значе­ния государственной школы должна исходить именно из этого факта: основные положения данного научного направления стали составной частью всего последующего развития русской истори­ческой науки, в том числе советской.

Середина XIX в. обозначила еще одну важную веху в раз­витии отечественной исторической науки — начало систематиче­ских исследований по зарубежной истории. Зарубежная история, прежде всего античная и средневековая, составляли обязатель­ную часть профессиональной университетской подготовки, одна­ко долгое время ее преподавание носило чисто компилятивный характер, не базируясь на оригинальных научных исследованиях,

Изменению такого положения вещей содействовал приход на университетские кафедры всеобщей истории в Москве и Пе­тербурге ученых, прошедших профессиональную подготовку в Европе, прежде всего Т.Н. Грановского и М.С. Куторги.

Помимо уже выше отмеченного влияния, оказанного на возникновение государственной школы, Т.Н. Грановский заложил •основания систематическому исследованию проблем европей­ского средневековья в Московском университете, В своих работах он исходил из представления о наличии глубоких внутренних закономерностей эволюции основных институтов европейского феодального общества, о значительной роли в этой эволюции материальных факторов.

Поиск таковых закономерностей на примере разных стран и эпох оказался в центре внимания научных работ его преемников на кафедре всеобщей истории — П.Н. Кудрявцева (1816—1858) и С.В. Ешевского   (1829—1865),   Однако   в   отличие   от Т.Н. Грановского признание таких закономерностей сочеталось у них с пристальным вниманием к индивидуальному в истории. Следует отметить и то предпочтение, которое они (особенно П.Н. Кудрявцев) отдавали культурно-историческому подходу. По­следнее, например, проявилось в работах П.Н, Кудрявцева по истории средневековой Италии, где устанавливалась связь лите­ратурных явлений с общими проблемами развития страны.

 Еще более значительную роль в становлении отечествен­ной историографии всеобщей истории сыграл М.С. Куторга. Он стал не только автором ряда капитальных исследований по ис­тории Греции, но и воспитал блестящую плеяду учеников, спе­циалистов не только в древней, но и в средневековой и новой европейской истории.

Собственное мировоззрение М.С. Куторги во многом бази­ровались на идеях, почерпнутых из французской романтической школы (особенно Ф. Гизо). Прежде всего, это касалось рассмот­рения греческой истории через призму социальных конфликтов, порожденных первоначальным фактом завоевания коренных жителей Аттики пришлыми ионийскими племенами. Выявление взаимосвязи политической истории с культурным и торгово-экономическим развитием стало характерной важнейшей чертой работ как самого М.С. Куторги, так и его учеников. Можно сказать, что в отличие от историков России "русские" античники изначаль­но ориентировались не столько на историю государства, сколько на историю общества в целом с особым вниманием к положению в нем социальных групп (так, например, перу М.С. Куторги при­надлежит во многом новаторское и для европейской науки иссле­дование «Общественное положение рабов и вольноотпущенных в Афинской республике»).

Тема 4. РУССКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА В ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX в.

Политические и общественные условия развития истори­ческой науки в России в последней трети XIX в. Распространение в России позитивистской философии и ее влияние на истори­ческую науку. Влияние новейших течений европейской истори­ческой мысли. Расширение источниковой базы и тематики исторических исследований. Возникновение новых и трансформация уже существующих направлений в отечественной исторической науке,

Дальнейшее развитие государственной школы. Позитивизм и историческая концепция государственной школы. Усиление многофакторного подхода к пониманию истории у "позднего" С.М. Соловьева, Эволюция исторических взглядов К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина е 70—80-е гг. Историко-юридические исследования А.Д. Градовского (1841—1889) и В.И. Сергеевича (1832—1910).

В.О. Ключевский (1841—1911) и его научная деятельность. Отражение позитивистских идей в методологии В.О. Ключевского (социологический метод). В. О. Ключевский и государственная школа: соотношение традиции и новизны. Концепция русской истории в трудах В.О. Ключевского. Периодизация русской ис­тории. Роль социальных и экономических факторов. Особенности трактовки В.О. Ключевским процесса колонизации. Взгляды В.О. Ключевского на основные проблемы отечественной истории. "Курс русской истории" и его значение для развития исторической науки в России.

Попытки      развития      традиционно-монархического ("неокарамзинского") подхода к истории в трудах Д, И. Иловайского (1832—1920). Историко-биографические работы Н.К. Шильдера (1842—1902) и С.С. Татищева (1846—1906), особенности трактов­ки ими роли монархии в русской истории.

Н.Я. Данилевский (1822—1885) и его попытка разработать естественнонаучный взгляд на историю. Теория культурно-исторических типов в работе "Россия и Европа". Отношение к работе Н.Я. Данилевского в профессиональной исторической сре­де, Критика В. С. Соловьевым научной основательности концепции Н.Я. Данилевского.

К.Н. Бестужев-Рюмин (1829—1897) и его роль в истори­ческой науке последней трети Х! Х в. Историографическая дея­тельность К.Н. Бестужева-Рюмина. Специфика исторического метода, "Русская история" и ее значение для отечественной исторической науки.

Влияние взглядов П.Л. Лаврова и Н.К. Михайловского на ис­торические представления демократической части интеллиген­ции. Радикально-позитивистские (народнические) тенденции в русской   исторической   мысли   пореформенного   периода А.П. Щапов (1831—1876), В.И. Семевский (1843—1916) и их исто­рические     исследования      Отражение     субъективно-социологического подхода и народнической идеологии в работах В.И. Семевского.

Научная деятельность Н.И. Костомарова (1817—1885). Ори­гинальность общеисторической концепции. Роль вечевого начала и федеративных принципов в истории России. Конкретно-исторические исследования Н.И. Костомарова, особенности его творческого метода. Вклад Н.И. Костомарова в историко-этнографические исследования, изучение истории народных движений и истории Юго-Западной Руси (Украины).

Изучение зарубежной древней, средневековой и новой ис­тории в последней трети XIX в. Европейская историческая наука и формирование отечественных исторических школ всеобщей истории в России.

Историко-филологическое, культурно-историческое и соци­ально-экономическое направления в российском антиковедении. Научная   деятельность   Ф.Ф. Соколова   (1841—1909)   и Ф.Г. Мищенко (1847—1906).

В.Г. Васильевский (1838—1899) и становление российской школы византинистики. Основные направления исследования истории Византии.

"Русская историческая школа": методологические позиции и направления научных исследований. П.Г. Виноградов (1864—1925), Н.М. Кареев (1850—1931). М.М. Ковалевский (1851—1916), И.В. Лучицкий (1845—1918).

Итоги развития русской исторической науки на рубеже ве­ков.

Методические комментарии к теме

Последнюю треть XIX в. можно считать наиболее плодо­творным периодом развития русской исторической науки. Дело не только в том, что в это время резко увеличивается количество и качество исследований, в научную жизнь входят десятки новых хорошо подготовленных историков. Гораздо важнее то, что наука начинает функционировать как целостная система, в которой сосуществуют и взаимодействуют различные направления, ины­ми словами, идет настоящая научная жизнь.

Среди обстоятельств, способствовавших прогрессу истори­ческой науки в стране, безусловно, прежде всего, надо указать на те изменения в общественной и духовной жизни, которые при­несли с собой реформы 60—70-х гг. и начавшийся бурный эконо­мический рост. При всех зигзагах правительственной политики выход России на новый этап развития стимулировал развитие образования и науки в стране. В то же время перед историками новое время ставило новые вопросы: это касалось и тематики исследований, и концептуального осмысления исторического развития России.

Дальнейшее расширение контактов с учеными Европы, Признание, которое получил у них ряд новаторских работ россий­ских "всеобщих историков" (в обиход историков Запада даже во­шел особый термин "L’Есоlе russe" — "русская школа"), также благоприятствовали подъему исторической науки в России,

Вместе с тем необходимо указать на одно существенное Обстоятельство, которое не всегда учитывается при оценке этого периода развития отечественной исторической науки. Обостре­ние идейно-политического противостояния в обществе, оппози­ционные по отношению к власти настроения, охватившие значи­тельную часть российской интеллигенции, повлекли за собой усиление тенденциозности в исторических исследованиях. Идейная исходная позиция автора стала оказывать гораздо боль­шее влияние на характер и результаты исследования, нежели это было в предыдущие десятилетия. Особенно подобное явление было характерно для ученых, разделявших демократические взгляды. Однако и их оппоненты и даже историки, воздержи­вавшиеся от принятия определенной политической позиции, в той или иной мере испытывали это внешнее давление.

В общемировоззренческом плане наиболее характерным явлением последней трети XIX в, стало ослабление влияния в России гегельянства и широкое распространение идей позити­вистской философии. Позитивизм с его преклонением перед нау­кой, отказом от всеобщей детерминированности и акцентом на выявление конкретных причинно-следственных связей, особым вниманием к социальным факторам развития оказался очень к Месту в обществе, вошедшем в период ускоренной индустриаль­ной модернизации. Правда, необходимо отметить, что так же, как и в случае с философией истории Гегеля, русские историки бра­ли в позитивизме лишь те его аспекты, которые оказывались им наиболее близки (повышенное внимание к социальным сторонам истории, роль личностного фактора, естественно-природные аналогии, общее преобладание эмпирики перед обобщением), оставаясь равнодушными к общефилософским построениям О. Конта, Дж. С. Милля или Г. Спенсера.

 Поэтому преобладающее влияние позитивизма в отече­ственной исторической науке этого периода надо искать, прежде всего, в тематике исторических исследований, приемах работы историков с эмпирическим материалом, наконец, в общем, усиле­нии многофакторного подхода в понимании движущих сил исто­рического процесса, а не в буквальном следовании историков основным постулатам позитивистского учения.

Вторым важным научным обстоятельством, оказавшим влияние на отечественную историческую науку, стало воздей­ствие на нее новейших веяний исторической науки Западной Ев­ропы, переживавшей с середины XIX в. период качественного обновления. Конечно, наиболее заметным это влияние было среди отечественных античников и медиевистов, однако в опо­средованном виде оно проявилось и в работах по российской истории,

Наконец, успехи исторических исследований в России были бы невозможны без существенных сдвигов в источниковой базе, В научный оборот был введен массив документов социально-экономического характера, источников по местной истории, из частных архивов. Большую роль сыграло начало широкого при­менения археологических данных. Значительный прогресс, до­стигнутый в области источниковедческого анализа (особенно велики здесь заслуги К.Н. Бестужева-Рюмина и начинавшего свой научный путь А.А. Шахматова), позволил по-новому подойти к пониманию уже хороша известных источников по древней русской истории, прежде всего летописей.

Как бы суммарным выражением этих качественных сдвигов в российской исторической науке оказались, с одной стороны, возникновение новых научных направлений и тенденций, с другой стороны, определенная трансформация уже существующих.

Государственное направление и в этот период сохранило свои лидирующие позиции в исторической науке, В 70-е гг. за­вершилась публикация соловьевской "Истории России", продол­жали свою научную деятельность К.Д. Кавелин и Б.Н. Чичерин. В русле государственного направления были написаны крупнейшие историко-юридические   исследования   АД. Градовского   и В.И. Сергеевича, развертывалась научная деятельность наиболее известного из учеников С.М. Соловьева, В.О. Ключевского. Нако­нец, следует указать на то, что в 90-е гг. начинается творческий путь таких крупных историков, продолжавших развивать идеи Государственной школы, как П.Н. Милюков, М.М. Богословский, А.А. Кизеветтер,

Основные постулаты государственной школы (единство и органичность исторического процесса, влияние географической среды, роль государства и его институтов) не подвергались пере­смотру в работах 70—90-х гг. Однако позитивистские веяния в отечественной   мысли    не   миновали   и   историков-Государственников. Говорить об опосредованном воздействии позитивизма на государственную школу 70—90-х гг. можно, по­жалуй, в трех отношениях.

Во-первых, это ослабление свойственной первым работам "государственников" тенденции к поиску глобальных закономерностей исторического процесса и, наоборот, усиление внимания к выявлению конкретных причинно-следственных связей на срав­нительно небольших и целостных периодах отечественной ис­тории. Во-вторых, это последовательный отказ от монизма в пользу идеи многофакторности исторического процесса. В-третьих, введение в поле исследований проблем социальной и духовной истории России, которым ранее отводилось незначи­тельное место.

Естественно, что в наименьшей степени подобные нов­шества затронули основателей государственной школы. Однако последние тома "Истории России", а в еще большей степени не­которые работы С.М. Соловьева 70-х гг. (например, "Наблюдения над исторической жизнью народов" и "Начала русской земли"), позволяют с большой степенью обоснованности говорить об окончательном переходе историка на позиции многофакторности исторического процесса. Для "позднего" С.М. Соловьева также становится характерным нарастание исторического пессимизма. возникновение сомнений в поступательности и непрерывности исторического развития.

Определенной эволюции подверглись также Исторические взгляды К.Д. Кавелина и Б.Н. Чичерина. В кавелинских работах 70-х — первой половины 80-х гг., носящих преимущественно син­тетический характер (в них исторический материал, как правило, используется в контексте общефилософских размышлений авто­ра), на первый план выходят проблемы личностного начала в русской истории (например, в известной статье "Наш умственный строй"). Ранее высказанный тезис о подавленности, поглощен­ности личности в русской истории коллективным, особенно госу­дарственным, началом детализируется и углубляется. Развитие личностного начала датируется К.Д.Кавелиным лишь временем петровских преобразований, а сам этот процесс рассматривается как чрезвычайно медленный, Далекий от завершения даже в се­редине XIX в,

Наиболее последовательным в отстаивании изначальных принципов государственной школы показал себя Б.Н. Чичерин, Это сказалось в том, что в отличие от своих коллег он до конца жизни остался последовательным гегельянцем и противником позитивизма. Основную часть его творчества 70—90-х гг. соста­вили работы по философии, истории политических и правовых учений. Обращение же к историческому материалу приняло у него почти исключительно форму анализа юридической стороны русского исторического процесса. Можно сказать, что именно работы Б.Н. Чичерина этого периода в полной мере подтвержда­ют справедливость определения всего направления как "юридического".

Дальнейшим развитием юридической тенденции государственной школы оказались и исследования двух крупнейших ис­ториков   русского   права — Л.Д. Градовского   и   особенно В.И. Сергеевича Первый из них посвятил свои основные работы исследованию системы местного и высшего управления в Рос­сии, второй — изучению общей эволюции правовой системы Рос­сии. Принципиально важным объединяющим моментом работ Д.Д. Градовского и В.И Сергеевича стало понимание ими само­движения общества как преимущественно саморазвития право­вых институтов от частного права к праву публичному. Эволюция правовых институтов представала в их трудах как бы наиболее чистым, освобожденным от случайностей, последовательным выражением направления и сущности эволюции всего общества.

Однако наиболее перспективное направление развития го­сударственной школы в последней трети XIX в оказалось связа­но с деятельностью В.О. Ключевского. Будучи непосредственным учеником и преемником С.М, Соловьева в качестве профессора русской истории Московского университета, В.О. Ключевский вос­принял основные положения исторической концепции своего учи­теля, Однако это было не механическое повторение или распространение тех или иных положений на малоисследованные сю­жеты отечественной истории, а творческое развитие, базирую­щееся на понимании определенной ограниченности понимания истории исключительно через призму эволюции государственных институтов или правовых систем. Не отрицая того, что подобный подход позволяет выявить логику исторического развития Рос­сии, В.О. Ключевский считал необходимым расширить исследова­тельское поле государственной школы.

В выборе общего направления такого расширения В.О. Ключевский испытал заметное влияние позитивистских идей. Свой собственный исследовательский метод он определял как социологический, Уже одна эта терминология указывала на ис­точник творческих новаций историка. В то же время не следует преувеличивать и степени влияния собственно позитивистского учения на В.О. Ключевского. Его подход к позитивизму носил пре­имущественно инструментальный характер. В.О. Ключевского интересовали не общетеоретические построения позитивизма, а те познавательные возможности, которые он открывал для конкретного историка,

В отличие от первого поколения "государственников" он считал необходимым ввести в качестве самостоятельных сил исторического развития социальные и экономические факторы. Исторический процесс в его представлении есть результат не­прерывного взаимодействия всех факторов, в котором задача историка сводится к выявлению их конкретного взаимоотношения в каждый конкретный момент развития, а не к построению гло­бальных   исторических   схем.   Сдержанное   отношение В.О. Ключевского к всякого рода предельно обобщенным исто­рическим схемам также сближало его общеметодологическую позицию с позитивистскими взглядами.

На практике социологический метод означал для В.О. Ключевского тщательное исследование степени и характера хозяйственного развития страны, тесно связанных с природно-географической средой, а также детальный анализ социальной стратификации общества на каждом этапе - развития и тех вза­имоотношений, которые возникают при этом как внутри отдель­ных социальных групп (он часто называл их классами), так и между ними. В результате исторический процесс принимал у В.О. Ключевского более объемные и динамичные формы, чем у его предшественников или современников типа В.И. Сергеевича.

Свое   понимание   общего  хода   русской   истории В.О. Ключевский наиболее сжато представил в периодизации, в которой он выделил четыре качественно различных этапа. При этом эволюция государственных форм представала у него лишь как один, хотя в известной мере и синтезирующий все остальные, показатель.

Такими этапами он считал:

VIII—XIII вв. — Русь Днепровская, городовая, торговая;

XIII — середина XV в. — Русь Верхневолжская, удельно-княжеская, вольно-земледельческая;

середина XV — второе десятилетие XVII в. — Русь Вели­кая, Московская, царско-боярская, военно-землевладельческая;

начало XVII — середина XIX в. — период всероссийский, императорско-дворянский, период крепостного, земледельческо­го и фабрично-заводского хозяйства.

Новые оттенки внес В.О. Ключевский и в трактовку такой существенной проблемы, как роль колонизации в русской ис­тории. Разделяя положение С.М. Соловьева о связующей линии колонизационных процессов в формировании Русского госу­дарства, он обратил внимание на то, что в зависимости от харак­тера колонизируемого пространства менялось и направление развития общества Так, в частности, в период массовой мигра­ции населения в районы Северо-Восточной Руси колонизация способствовала становлению вотчинного хозяйства и децентра­лизации государства, а продвижение населения на восток в по­следующие века русской истории, наоборот, резко стимулировало-становпение единого самодержавного государства.

Наиболее значительным научным трудом В.О. Ключевского, в полной мере продемонстрировавшим его исследовательский талант, стала докторская диссертация "Боярская дума Древней' Руси". Именно в этой работе, явившейся, по сути, развернутым социальным портретом боярского сословия, его экономической и социально-политической роли, наиболее выпукло проявилась та новизна, которую В.О. Ключевский внес в государственную школу.

Однако наиболее известным его произведением оказался "Курс русской истории". И это не случайно. Как раз в этом труде, шлифовавшемся не одно десятилетие, В.О. Ключевский дал целостное изложение русской истории на основе своего социологи­ческого метода. Последовательность и логичность изложения пристальное внимание к социально-экономическим факторам развития, анализ культурной, духовной жизни русского общества на разных этапах его развития, наконец, ясный и вместе с тем образный, легко запоминающийся язык обеспечили этому произ­ведению роль основного источника систематических знаний по русской истории для поколений, формировавшихся в конце XIX — начале XX в. Как ни одно из исторических произведений госу­дарственной школы, труб В.О. Ключевского превратился в факт не только научной, но и общественной жизни страны. При этом в научном плане "Курс русской истории" вышел далеко за преде­лы чисто учебного издания. Расширенное понимание многофак­торности исторического процесса в сочетании с традиционными постулатами государственной школы позволили довести до логи­ческого предела ту концепцию русского исторического процесса, которая была заложена С.М. Соловьевым. В этом смысле труд В.О. Ключевского стал рубежным для развития не только соб­ственно государственной школы, но и всей исторической науки в России, завершая традицию века XIX и предвосхищая те нова­торские поиски, которые нес с собой век XX.

О значении государственной школы в данный период раз­вития отечественной исторической науки свидетельствует и то обстоятельство, что основные работы историков, принадлежав­ших к другим течениям и направлениям, в большей или меньшей степени являлись критическим ответом на те положения, которые были сформулированы историками-государственниками. Поэтому представляется возможным при анализе историографической ситуации последней трети XIX в. рассматривать иные течения и направления, прежде всего через призму их расхождений с госу­дарственной школой.

Не касаясь вопроса о различиях в трактовке отдельных сюжетов русской истории, остановимся на принципиальных рас­хождениях.

Во-первых, оппонентами "государственников" выступили историки, не принимавшие основной их постулат о единстве и закономерности мирового исторического процесса. Во-вторых, объектом критики стало само рассмотрение истории преимуще­ственно через призму государственно-юридических отношений.

Первое направление в значительной мере питалось идео­логическими соображениями, консервативными настроениями, охватившими часть русского общества, особенно в период прав­ления Александра II .Сказывалось и влияние того понимания рус­ской истории, которое было заложено славянофилами 30—40-х гг. Не случайно поэтому, что основными антагонистами государ­ственного направления выступили историки, продолжавшие карамзинскую традицию в русской историографии с ее акцентом на православно-монархические основания русской истории, проти­вопоставляющие ее историческому пути Европы.

Наиболее   видный   представитель   этого   течения Д.И. Иловайский считал, что поскольку история есть не только наука, но и искусство, она не может игнорировать нравственно-этические, творческие факторы истории, наиболее ярко прояв­ляющиеся в деятельности выдающихся личностей. Недооценка этих факторов являлась, с его точки зрения, главным недостат­ком государственного направления.

Основной труд самого Д.И. Иловайского — пятитомная "История России", во многом построенный на внутренней полеми­ке с "Историей" С.М. Соловьева, как раз характеризовался при­стальным вниманием к моральной стороне исторического про­цесса, стремлением доказать, что именно нравственные качества выдающихся деятелей, а не абстрактные общие закономерности предопределял" своеобразие русской истории. Интересно, одна­ко, отметить, что при всей критической настроенности в адрес, историков-государственников Д.И. Иловайский в своих собствен­ных построениях учел их принцип многофакторности историче­ского развития, глядя здесь на значительную модернизацию монархической концепции не только Н.М. Карамзина, но и М.П. Погодина.

Он ввел дня характеристики исторического развития кате­горию "формы государственного быта". Такими формами Д.И. Иловайский считал форму правления, религию, сословный состав, политическое положение, этнографическое состояние. Форма правления (монархия) и религия (православие), с точки зрения Д.И. Иловайского, оставались, неизменны на протяжении всей русской истории и играли в ней читальную роль, однако прочие факторы видоизменялись, придавая своеобразие и дина­мичность историческому процессу.

При всех, отчасти справедливых, упреках Д.И. Иловайского В эклектичности его исходной методологической позиции нельзя не признать, что эта была, пожалуй, самая серьезная попытка отстоять принципы понимания истории, заложенные историками конца XVIII — начала XIX в.

В известной мере опосредованной формой полемики с го­сударственной школой можно считать получившие популярность в этот период историко-биографические исследования, главными персонажами которых были русские монархи

Наибольшую известность среди таких работ получили био­графии Павла I, Александра I и Николая I, написанные Н. К. Шильдером, и биография Александра 11, принадлежащая перу С.С. Татищева. Во всех этих исследованиях, базирующихся на репрезентативной источниковой базе, показ многосторонней деятельности русских императоров должен был подтвердить тезис о том, что монархический принцип управления может быть реализован лишь через личностное начало, но в основании им­ператорской личности в России всегда лежали те принципы ду­ховного единения власти и народа, которые были созданы пра­вославной религией.

Таким образом, в противовес государственной школе сторонники традиционно-монархического взгляда в целом продол­жали отстаивать тезис о духовном: вневременном начале, лежа­щем в основании российской монархии, что и придавало уни­кальный характер российской истории.

Но, пожалуй, самая радикальная попытка опровергнуть универсалистские основания государственной школы, противопо­ставить им иное, но также базирующееся на естественных основаниях понимание истории была предпринята непрофессио­нальным историком, биологом по своей основной специальности, Н.Я. Данилевским. Главный тезис его работы "Россия и Европа' заключался в отрицании единства всемирно-исторического про­цесса и провозглашение уникальности и неповторимости разви­тия каждой цивилизации. Перенеся на изучение человеческой истории приемы, заимствованные из точных наук (главным обра­зом, современной ему биологии), Н.Я. Данилевский предложил рассматривать мировую историю как сочетание практически не взаимодействующих между собой историй саморазвития отдельных культурно-исторических типов, одним из которых он считал славянский культурно-исторический тип.

Подобный подход позволял, как бы подвести новейшую на­учную базу под восходящую к первым славянофилам идею осо­бого исторического пути России и ее коренной, вечной противо­положности европейскому миру. При этом едва ли не главными показателями особости русской истории и превосходства славян­ского мира (на самом деле практически отождествлявшегося с Россией как центром этого мира) являлись самодержавная мо­нархия и православная религия.

В профессиональной исторической среде, за исключением лишь К.Н. Бестужева-Рюмина, труд Н.Я. Данилевского не был вос­принят всерьез, вызвав в основном иронические реплики. Это, в частности, привело к тому, что серьезный критический разбор •этого труда с указанием на логические и фактические несообраз­ности и нестыковки концепции Н.Я. Данилевского был предпринят не историком, а крупнейшим русским философом конца XIX в. В. С. Соловьевым.

Между тем при всех своих фактических и идеологических издержках работа Н.Я. Данилевского обозначила новое перспек­тивное направление исторических исследований, получившее в XX в. достаточно широкое распространение. По всей видимости, недооценка    перспективности    подхода,    предложенного Н.Я. Данилевским, была связана как с радикальностью его пози­ции (утверждалась не просто противоположность европейской и русской истории, а принципиальная невозможность изучения ис­тории не только на универсалистских, но и на сравнительно-исторических началах), так и с ее чрезмерной политико-идеологической окраской (новое обоснование претензий России на доминирование в славянском мире и разрешение в пользу России «восточного вопроса»).

К числу историков, не принимавших стремление государ­ственной школы поставить в центр истории государство, относи­лись разные авторы.

Наиболее известным среди них был, безусловно, Бестужев-Рюмин. В историю отечественной науки он вошел, прежде всего, как один из самых известных источниковедов и историографов не только последней трети, но и, наверное, всего XIX в. В значительной степени именно его можно считать создателем отечественной историографии как самостоятельной отрасли историче­ского знания.

К.Н. Бестужев-Рюмин обладал редким талантом ценить произведения других историков, независимо от того, в какой сте­пени он сам был с ними согласен. Относилось это и к С.М. Соловьеву, о произведениях которого К.Н. Бестужев-Рюмин всегда отзывался с уважением. Однако приоритету истории госу­дарства в трудах Соловьева К.Н. Бестужев-Рюмин противопо­ставлял приоритет истории общества как более широкого поня­тия. Сама эта история могла быть адекватно воссоздана лишь разумным сочетанием истории внешней (к которой он и относил государственную, политическую историю) и истории внутренней (куда относились состояние экономики, социальный состав, на­родная и письменная культуры, этнографический облик и ряд других факторов).

Кроме  этого,   в  трудах  государственной   школы К.Н. Бестужев-Рюмин видел вольное или невольное подчинение фактического материала заданной концепции. Как бы ни была эта концепция убедительно обоснована, но она не могла носить аб­солютного характера и неизбежно должна была быть оспорена с других исходных позиций. Поэтому в собственном наиболее зна­чительном произведении — "Русская история" — К.Н. Бестужев-Рюмин предпочел не противопоставлять взглядам других истори­ков собственную оригинальную концепцию, а максимально точно воспроизвести все разнообразие имеющихся к тому времени в литературе мнений. В сочетании с блестяще построенным обра­зом источников "Русская история" не просто ориентировала чита­теля (а его преимущественным адресатом был студент универси­тета) в накопленном к этому времени источниковом и историо­графическом материале, а показывала всю сложность и неодно­значность поиска научной истины, в котором сила науки не в до­минировании одной концепции, а во взаимодействии разных

Таким образом, концепцию истории, созданную в трудах С.М. Соловьева, К.Н. Бестужев-Рюмин не отвергал, но считал ее односторонней. Поскольку фактический материал, предостав­ляемый источниками разного рода, может быть интерпретирован с разных точек зрения, то истинную объемность истории при­дает лишь знание и умение пользоваться всеми этими интерпретациями. Подобный подход следует оценить как умеренно-позитивистский.

Более критическую позицию по отношению к государствен­ной школе заняли историки, которых в литературе чаще всего называют "народниками". Хотя нельзя отрицать влияния на их взгляды соответствующей идейной платформы русских народни­ков пореформенного периода, но все-таки в основе их противо­стояния государственной школе лежал радикально истолкован­ный позитивизм, что позволяет, скорее, определить это течение отечественной   исторической   мысли   как   радикально-позитивистское.

Теоретическое основание под критику преувеличения роли государства в истории подвели работы теоретиков русского пози­тивизма П.Л. Лаврова и Н.К. Михайловского, Провозглашенный в них так называемый субъективно-социологический метод анализа социальной (в том числе и исторической) действительности про­тивопоставлял государству иной стержень исторического разви­тия — личность, способную выработать и реализовать новые идеи и ценности. Одновременно делался акцент и на противопо­ставление истории официальной внешней и в этом смысле не­подлинной (таковой и была в их представлении история госу­дарства) истории народной, внутренней, подлинной. Народ, ведо­мый выдающимися личностями ("героями" в терминологии Н.К. Михайловского), выступал подлинным творцом истории, лишь отражением деятельности которого оказывалось государ­ство со всеми его атрибутами.

Следует отметить, что конкретная политическая направ­ленность подобного подхода придавала работам историков, раз­делявших такую позиций, чрезмерную тенденциозность. Более того, подобная тенденциозность рассматривалась ими как пре­имущество перед другими исследователями, поскольку это была, так сказать, «тенденциозность народной объективности», проти­востоящая «тенденциозности государственной субъективности».

Наиболее заметными выразителями такого течения среди профессиональных историков можно считать Д.П. Щапова и В.И. Семевского.

С именем первого из них связано выдвижение оригиналь­ной концепции децентрализаторской роли народной колонизации в русской истории, известной как "земско-областная теория".

(Следует отметить, что эта концепция оказала определенное влияние на В.О. Ключевского). По мнению А.П. Щапова, форми­рование России как целостности происходило в результате по­следовательных волн стихийной народной колонизации, каждая из которых сопровождалась созданием отдельной территории {области), население и образ жизни которой в силу главным об­разом особых местных природных условий отличались от сосед­них областей. Центральная же власть стремилась к унификации всех этих территорий, ограничению прав и возможностей народа, тяготеющего к построению в своих областях тех отношений, ко­торые в наибольшей степени соответствовали их местным усло­виям. Таким образом, в трактовке А.П. Щапова русская история представляла собой процесс борьбы центральной власти и от­дельных областей, в котором центральная власть выражала кон­сервирующее эксплуататорское начало, а области — прогрессив­ное народное начало.

Позднее А.П. Щапов значительно модернизировал свою концепцию в радикально-позитивистском духе, выдвинув так на­зываемое физико-антропологическое объяснение колонизации, в котором решающее место отводилось природным обстоя­тельствам и тому влиянию, которое они оказывали на умствен­ную и эмоциональную деятельность жителей разных территорий. Географический и этнографический факторы тем самым превра­щались в естественноисторическую основу, на которой базиро­валась подлинная народная история России.

В.И. Семевский, один из немногих профессиональных исто­риков, кто открыто определял свои взгляды как народнические, вошел в историческую науку, прежде всего как историк кре­стьянства, Его новаторские исследования, основанные на колос­сальной источниковой базе, позволили, в частности, впервые составить представление о численности различных категорий крестьянства, особенностях их хозяйственного и правового поло­жения. Пристальное внимание к социально-экономической сторо­не истории сближало В.И. Семевского с историками аналогичного направления в области изучения зарубежной истории. Однако как бы сверхзадачей крестьянских работ В.И. Семевского стало дока­зательство прогрессивной роли общинных институтов в русской истории. Противостояние общинного принципа, организации и монархического государства, истинного творца крепостного правабрассматривалось им как во многом определяющий фактор всей русской истории.

В.И. Семевскому принадлежит также попытка практически применить методы субъективной социологии в исторической нау­ке. В своих исследованиях по подготовке крестьянской реформы, по истории декабристского движения он последовательно вы­страивал противопоставление критически мыслящих личностей, осознающих необходимость и благодетельность для народа пре­образований, и косной государственной машины российской мо­нархии, неспособной подняться до осознания и тем более раз­решения этих проблем.

Достаточно   близкой   к   позиции   А.П. Щапова   и В.И. Семевского оказалась профессиональная научная деятель­ность самого плодовитого и популярного историка пореформен­ного времени Н.И. Костомарова.

В основу своей общеисторической концепции он также по­ложил противопоставление государственного и народного начал, выступив как оппонент С.М. Соловьева. Первое ассоциировалось им с централизаторской политикой великих князей и царей, вто­рое — с общинным началом, политической формой выражения которого являлось народное собрание, вече. Вечевое начало воплощало в представлении Н.И. Костомарова наиболее соответствовавшую условиям России систему федеративного уст­ройства, позволявшую в максимальной степени использовать потенциальные возможности народной инициативы — истинной движущей силы истории. Государственно-центрапизаторское начало выступало как регрессивная сила, ослабляющая актив­ный творческий потенциал народа.

Вместе с тем удельно-вечевая концепция русской истории, предложенная Н.И. Костомаровым, обладала и существенным отличием от близких ему авторов. Во-первых, Н.И. Костомаров Считал, что период Киевской Руси был периодом максимального развития вечевого начала, выразившегося в том, что все госу­дарство носило ярко выраженный федеративный характер: во-вторых, основную роль в крушении федеративных начал он отво­дил не внутренним, а внешним факторам — татарскому завоева­нию; в-третьих, он считал, что долгое господство самодержавия привело к существенным сдвигам в народной психологии (прежде всего великороссов, в меньшей степени — малороссов), что создает серьезные препятствия на пути возможного возрождения народных федеративных начал даже после отмены крепостного права.

В целом можно констатировать, что оппонентами государ­ственной школы были, не просто подвергнуты более или менее обоснованной критике основные положения их понимания ис­тории, но и предложены иные подходы к интерпретации русско­го исторического процесса.

Резкий качественный сдвиг в последней трети XIX в. про­изошел в изучении всеобщей истории. Это имело тем большее значение для развития всей отечественной исторической науки, что в работах "всеобщих" историков более наглядно и непосред­ственно отражались те новые течения, которые распространя­лись в европейской науке.

Ведущей линией развития европейской исторической науки в последней трети XIX в. стали различные варианты позитивиз­ма, особенно влиятельного во Франции. В этом плане наиболь­шее влияние на российскую зарубежную историографию оказали созданные с позиций позитивизма труды Н.Д. Фюстель де Куланжа и И. Тэна. Лежащая в их основе идея непрерывности развития человечества, отсутствия разрывов при переходе от одной ста­дии к другой оказалась очень созвучна умонастроениям русских историков в эпоху, когда в ситуации перехода оказалась сама Россия.

Изучение зарубежной истории в значительной мере про­должило ранее заложенную традицию: если в Московском уни­верситете основное внимание уделялось европейскому средне­вековью, то в Петербургском преобладали исследования по древней европейской истории. При всей оригинальности сюжетов эти исследования в значительной мере являлись продолжением тех научных направлений и методов исследования, которые сло­жились в европейской исторической науке.

Вместе с тем возникли принципиально новые области из­учения истории. Это, во-первых, византинистика, роль основно­го центра в которой играл Петербург, во-вторых, европейская история позднего средневековья и нового времени, где наиболее преуспели ученые, работавшие в Московском университете. В обеих этих областях русские историки шли вполне самостоятель­ным путем, испытав не столько воздействие конкретных европейских школ, сколько общеметодологических идей главным обра­зом позитивистского толка.

В отечественном антиковедении в последней трети XIX в. оформились три основных направления, соответствовавших ана­логичным направлениям в европейской науке: историко-филологическое,   культурно-историческое   и   социально-экономическое.;

Мощным толчком для развития историко-филологического направления стали успехи античного источниковедения, что, в частности, позволило ввести в научный оборот тысячи греческих и латинских надписей. Особенностью российских представителей этого направления стало широкое использование надписей, об­наруженных на территории России в районах традиционной гре­ческой приморской колонизации (прежде всего Крым, Кавказ).

Центральной фигурой историко-филологического направ­ления можно назвать Ф.Ф. Соколова. Именно он первым в России сформулировал принципиальное положение о необходимости строго фактического, документального исследования древности с использованием всего доступного массива текстов, а не отдель­ных, пусть даже чрезвычайно ярких, произведений. Собственные работы Ф.Ф. Соколова можно считать классической формой реа­лизации провозглашенных принципов, демонстрацией тех воз­можностей познания древности, которые открывает тщательный предварительный филологический анализ источников,

Одновременно Ф.Ф. Соколов выступил фактическим осно­вателем отечественной эпиграфики, которая его собственными "усилиями и усилиями его многочисленных учеников быстро полу­чила европейское признание. Как характерную черту историко-филологического направления следует отметить стремление ограничиться исключительно исследованием конкретных сюже­тов, принципиально отказываясь от каких-либо обобщений, вы­ходящих за рамки изученного материала

Культурно-историческое направление во многом продол­жило традицию, заложенную М.С. Куторгой. Греческая и римская культура рассматривались при этом не просто как часть античной истории, а как едва ли не решающий фактор развития, предопре­деливший взлеты и падения Греции и Рима. В отличие от своих коллег ученые, работавшие в этом направлении, не отказывались от поиска общих закономерностей древней исторг, связывая их главным образом с закономерностями культурной эволюции. Од­нако и здесь, особенно к концу века наметилась тенденция к предпочтению частных сюжетов общим.

Достаточно наглядно развитие культурно-исторического подхода в отечественном антиковедении можно проследить в научной деятельности одного из самых ярких его представите­лей Ф.Г. Мищенко. Известный, прежде всего как непревзойденный переводчик таких греческих авторов, как Геродот, Фукидид, Полибий, Ф.Г. Мищенко в первых своих работах (например, в док­торской диссертации "Опыт по истории рационализма в Древней Греции") явно тяготел к выявлению общих закономерностей эво­люции мировоззрения и культурного творчества античного об­щества, Однако затем доминирующим жанром научного твор­чества этого историка становится статья, посвященная исследо­ванию совершенно конкретного сюжета или аспекта греческой истории. Среди них особый интерес представляет цикл новатор­ских статей по греческой колонизации бассейна Черного моря, по греко-скифским взаимоотношениям.

Социально-экономическое направление в отечественном антиковедении оформляется ближе к концу XIX в. и основная по­лоса его популярности приходится на первые десятилетия сле­дующего века. Наиболее известные представители этого направ­ления — Р.Ю. Виппер, М.М. Хвостов, И.М. Гревс — в разных вари­антах, но признавали решающую роль в античной истории соци­ально-экономических факторов, определявших и эволюцию госу­дарственных форм, и развитие культуры. При этом в понимании самого характера социально-экономического движения греческо­го и римского обществ преобладало модернизаторство (во мно­гом под влиянием немецкого историка Эд. Мейера). В соот­ветствии с этим в античном обществе обнаруживались явления, отождествлявшиеся с развитием капиталистических отношений, Впоследствии эта модернизаторская тенденция оказала влияние и на специалистов по русской истории, найдя отражение, в част­ности, в идеях "торгового капитализма" в России, развивавшихся М.Н. Покровским.

Закономерным явлением в развитии русской исторической науки стало в последней трети XIX в, становление отечественной византинистики. Само изучение истории России неизбежно при­водило к осознанию того факта, что влияние Византии не исчерпывалось только религией, а имело многосторонний и долговре­менный характер. Однако оценить реальную степень такого влияния можно было лишь на основании изучения истории самой Византийской империи.

Византинистика как самостоятельная область исторических исследований своим возникновением в решающей степени обя­зана выдающемуся историку В.Г. Васильевскому, начавшему свой научный путь с изучения античной Греции.

В.Г. Васильевский не просто положил начало системати­ческому изучению византийской истории гражданскими историка­ми (ранее этим занимались исключительно русские церковные авторы), одновременно воспитав целую плеяду блестящих ви­зантинистов конца XIX — начала XX в., среди которых можно назвать таких крупных ученых, как А.А. Васильев и Ф.И. Успенский. Именно он обосновал принципиально важное положение о том, что при всем своеобразии развития Византийской империи она на всем протяжении истории оставалась интегральной частью евро­пейского и ближневосточного исторического пространства и ее развитие определялось в конечном итоге теми же закономерно­стями, которые были характерны для средневековой Европы. По мнению В.Г. Васипьевского, общественный строй Византийской империи эволюционировал, хотя и с запозданием и не в класси­ческих (западноевропейских) формах, но все же в направлении феодализма. Также В.Г. Васильевский обосновал другой чрезвычайно важный в научном отношении тезис: Византия не была пассивным объектом западноевропейской экспансии, особенно в период крестовых походов, а оказывала мощное встречное влияние на Европу на всем протяжении своего существования.

Подобная новаторская трактовка была основана на доско­нальном изучении               В.Г. Васильевским социально-экономических основ. Византийской империи и последующей эволюции ее соци­ально-экономических институтов, В данном случае можно гово­рить о принадлежности ученого к тем течениям позитивизма, которые отдавали приоритет социально-экономическому фактору в истории. В этом отношении он оказывался во многом близок, аналогичным поискам В.О. Ключевского в области русской ис­тории.

Социально-экономическое направление сохраняло свои ведущие позиции в отечественной византинистике и на рубеже веков, однако параллельно с ним успешно развивалось культур­но-историческое направление, наиболее видным представителем и фактическим основателем которого был Н.П. Кондаков (1841—1925). Основным предметом исследований Н.П. Кондакова явля­лось византийское искусство, практически неизученное до него. В европейской историографии Византии, преимущественно фран­цузской, господствовало представление о примитивности и огра­ниченности византийского искусства, что в известной мере долж­но было подтвердить превосходство католической Европы над Православной Византией.

Работы Н.П. Кондакова не просто убедительно опровергли это представление, В них был дан глубочайший анализ содержа­тельной и формальной сторон византийского искусства, прежде всего живописи, что дало ему достаточные основания утверждать Наличие значительного художественного воздействия византий­ского искусства на искусство западноевропейское. С другой сто­роны, исследования Н.П. Кондакова во многом дали ключ к пони­манию истоков древнерусского искусства, его преемственности в отношении византийского искусства и в то же время его нацио­нального своеобразия.

Российская византинистика быстро получила европейское признание, что во многом способствовало расширению междуна­родных связей русских историков, их включению в систему евро­пейской науки.

Еще в большей степени процесс интеграции российской ис­ториографии в европейскую был стимулирован успехами "русской школы", ставшей наиболее ярким и оригинальным достижением в области изучения зарубежной истории в России конца XIX — на­чала XX в.

Этим термином, введенным в историографию известным французским политическим деятелем и историком Ж. Жоресом, первоначально в Европе стали обозначать русских историков, основным предметом изучения которых была история Великой французской революции. В таком значении он укоренился и в отечественной историографии, хотя и понимается несколько бо­лее широко: к "русской исторической школе" стали относить исто­риков последней трети XIX — начала XX в., занимавшихся не только французской революцией, но и в целом европейским феодализмом и новым временем. К числу этих историков традиционно    относят    прежде    всего    М.М. Ковалевского, П.Г. Виноградова, Н.И. Кареева, И.В. Лучицкого.

Однако главным объединяющим их моментом стала все-таки не столько тематика исследований (хотя она в ряде случаев была достаточно близка, сосредоточиваясь преимущественно в области изучения генезиса феодализма и европейских буржуаз­ных революций), сколько общий метод исследований. Данный метод с полным основанием может быть определен как историко-социологический. Нельзя, кстати, не отметить близость с "русской исторической школой" в этом плане В.О. Ключевского, что лишний раз подтверждает реальное единство исторической науки в России, независимо от сферы научных интересов.

Безусловно, в попытках представителей этого направления синтезировать достижения исторической науки, имеющей дело с единичными фактами, с социологией, изучающей закономерности исторического процесса, проявилось воздействие позитивистской философии. Однако, как и у В. О. Ключевского, это был "умеренный позитивизм", не ведущий к подмене истории социо­логией и отказу от поиска всеобщих, а не только частных причин­но-следственных связей.

Исходные методологические позиции "русской школы" могут быть суммированы следующим образом.

Во-первых, это рассмотрение истории и социологии как двух различных, но дополняющих друг друга наук, объединенных общим предметом исследования. Задача историка — это извле­чение и систематизация эмпирических данных, истинный смысл которых обнаруживается лишь после того, как к ним будут приме­нены выявленные социологией общие законы исторического раз­вития. В своих работах историки "русской школы" стремились выполнить обе поставленные задачи: и эмпирического, и теоре­тического обобщения.

Вторым исходным методологическим основанием "русской школы" стало выделение в рамках многофакторного подхода особой роли социально-экономических факторов. Именно в эво­люции хозяйственных оснований общества они видели истинный источник изменчивости форм его социальной и политической организации. Закономерно поэтому, что подавляющее большин­ство специальных исследований М.М. Ковалевского, Н.И. Кареева, П. Г. Виноградова и И.В. Лучицкого было посвящено проблемам экономической истории, прежде всего Англии и Франции. О нова­торстве и значимости этих исследований для европейской исто­рической науки убедительно свидетельствует, например, при­глашение П.Г. Виноградова на кафедру Оксфордского универси­тета, где он возглавил изучение аграрных отношений в средневе­ковой Англии, воспитав целое поколение английских историков-медиевистов.

Третьим важным объединяющим основанием "русской школы" стало последовательное применение ее представителя­ми сравнительно-исторического подхода, который они часто определяли как типологический. Суть его заключалась в обна­ружении типологически одинаковых или сходных явлений в раз­ных европейских странах и в разное время, что и позволяло вы­страивать те или иные социологические обобщения, касающиеся всей Европы.

В результате работы историки "русской школы" не только осветили ряд мало или вообще неисследованных сюжетов евро­пейской истории, но и обосновали некоторые общие положения, которые получили признание европейской науки.

Прежде всего, это концепция синтеза варварских и рим­ских элементов как основы, на которой развился европейский феодализм, а также принципиально важный вывод об идентич­ности различных форм европейского феодализма.

Применительно к истории нового времени наибольший ин­терес представляет положение о наличии двух этапов социаль­ной истории Европы: первого (XVII — первая треть XIX в.), когда в центре всех социальных отношений стоял аграрный вопрос, и второго (с 30-х гг. XIX в.), когда это место занял рабочий вопрос.

Существенное значение для развития исторической науки имел и выдвинутый "русской школой" тезис о том, что общей тен­денцией политической эволюции (наиболее четко выраженной в Западной Европе, в том числе и на примере революций) являет­ся эволюция от государства абсолютистского к государству пра­вовому (конституционному).

В связи с последним обстоятельством необходимо отметить, что именно усилиями М.М. Ковалевского, Н.И. Кареева и П.Г. Виноградова были заложены основы научного изучения поли­тики, т.е. можно считать их основоположниками политической науки (политологии) в России, а в определенной степени и в Европе. При этом в отличие от юристов, также исследовавших эво­люцию политических форм в Европе и в России, представители "русской школы" рассматривали политическую сферу как произ­водную от социальных отношений и хозяйственных систем, что делало их подход гораздо более объемным.

С трудов историков "русской школы" начинается полоса широкого признания русской исторической науки в Европе, и она превращается в неотъемлемую составную часть мирового исто­риографического процесса.

Подводя итоги развитию русской исторической науки к на­чалу XX в., необходимо констатировать быстрый выход ее на европейский (мировой) качественный уровень. И по методологии исследований, и по технологии этих исследований русские исто­рики ни в чем не уступали ученым Германии и Франции, признан­ным еще с XVIII в., лидерами мировой историографии. Более то­го, русскими историками были предложены оригинальные кон­цепции не только отечественной, но и европейской истории, в которых отразились специфические черты развития отечествен­ной исторической науки, связанные, прежде всего с особенностя­ми социально-политической эволюции русского общества в XVIII—XIX вв., развития отечественной общественной мысли.

Вместе с тем преодоление имевшей место почти до сере­дины XIX в. относительной изолированности отечественных ис­ториков от своих европейских коллег (главным образом в силу исключительной сосредоточенности первых на проблемах русской истории) с неизбежностью поставило российскую истори­ческую науку в начале XX в. перед лицом методологического кризиса, начавшегося в Европе.

Выявление познавательных пределов позитивизма, с од­ной стороны, переворот научных представлений в естественных науках, с другой, остро выдвинули перед историками такие прин­ципиальные вопросы, без ответа на которые был невозможен дальнейший прогресс исторического знания, как познаваемость, закономерность и детерминированность исторического процесса, понимание исторического прогресса.

Поиску новых подходов к пониманию внутренних механиз­мов исторического процесса подталкивали русских историков и бурные внутриполитические потрясения в России первого деся­тилетия XX в.

В силу отмеченных обстоятельств развитие отечественной исторической науки с этого времени определялось главным обра­зом степенью осознания характера переживаемого методологи­ческого кризиса и выработкой конкретных путей и способов его преодоления. В целом успешно развивавшийся естественный ход этого процесса был, к сожалению, вскоре прерван привходя­щими ненаучными обстоятельствами, порожденными революци­ей 1917 г. и установлением в России идеологической монополии марксизма.

Список источников

Иловайский Д.И. Начало Руси. М., 1996.                 

Иловайский Д. И. Новая династия. М., 1996.

Иловайский Д.И. Отец Петра Великого. М., 1996.

Иловайский Д.И. Очерки отечественной истории, М., 1995.

Иловайский Д.И. Собиратели Руси. М., 1996.

Иловайский Д.И. Становление Руси. М., 1996.

Иловайский Д.И. Царская Русь. М., 1996.

Карамзин Н.М. История Государства Российского (любое изда­ние).

Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России // Ретроспек­тивная и сравнительная политология: Публикации и исследования. М., 1991. Вып.1. С.185—254.

Ключевский В. О. Боярская Дума Древней Руси; Добрые люди Древней Руси. М., 1994.

Ключевский 8.0. Исторические портреты: Деятели исторической мысли. М.,1991.

Ключевский В.О. Краткое пособие по русской истории. М., 1992.

Ключевский В.О. Сказания иностранцев о Московском госу­дарстве. М., 1991.

Ключевский В.О. Сочинения: В 9 т. М., 1987—1990.

Костомаров Н.И. Богдан Хмельницкий. М., 1994.

Костомаров Н. И. Бунт Стеньки Разина. М., 1994.

Костомаров Н.И. Исторические произведения: Автобиография, Киев, 1989.

Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусско­го народа в XVI и XVII столетиях. М., 1992.

Костомаров Н.И. Руина, Мазепа. Мазепинцы. М., 1995.

Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главней­ших деятелей: В 3 кн. М., 1990—1992.

Костомаров Н.И. Русская республика. М., 1994.

Костомаров Н.И. Русские инородцы, М., 1996. Костомаров Н.И. Русские нравы. М., 1995.

Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия. М., 1994.

Лызлов А. Скифская история. М., 1990.

Миллер Г.Ф. История Сибири: В 2 т. М.; Л., 1937—1940.

Миллер Г.Ф. Сочинения по истории России: Избранное. М., 1996.

Соловьев С.М. Избранные труды. Записки. М., 1983.

Соловьев С.М. Общедоступные чтения по русской истории, М., 1992.

Соловьев С.М. Первые научные труды. Письма. М., 1996. Соловьев С.М. Сочинения; В 18 т- М. 1988—1996 (доп. тома — XIX—XX).

Соловьев С.М. Чтения и рассказы по русской Истории. М., 1992.

Тайны истории: Погодин, Костомаров, Соловьев, Ключевский о пользе исторических знаний. М., 1994.

Татищев В.Н. История Российская: В 7 т. М.; Л., 1962—1968.

Татищев С.С. Император Александр II, его жизнь и царствова­ние;  В 2 кн. М.,1996.

Учебники дореволюционной России по истории: Беллярминов И. Элементарный курс всеобщей и русской истории; Иловайский Д. Краткие очерки русской истории. М., 1993.

Шильдер Н.К. Император Павел Первый. М., 1996.

Список литературы

Александров В.А. Василий Осипович Ключевский (1841—1911) // История СССР, 1991. № 5, С,57—69.

Багер X. Реформы Петра Великого: Обзор исследований, М., 1985.

Богданов А.П. Летописец и историк конца XVII в.; Очерки исто­рической мысли "переходного времени", М., 1994.

Богданов А.П. От летописания к исследованию: Русские историки Последней четверти XVII в. М., 1995.

Бушуев   С.В.   История   государства   Российского:   Ист. - библиогр. очерки, XVII—XVIII вв. М., 1994.

Бушуев С.В., Миронов Г.Е. История государства Российского: Ист. - библиогр, очерки. М., 1991.

Волкова И.В. Сергей Михайлович Соловьев; Очерк жизни и твор­чества // Соловьев С.М. Общедоступные чтения о русской истории. М., 1991. С.23—186.

Голосенко И.А. В.О. Ключевский: Историк и социолог // Соц., исслед. 1993. № 9. С.113—120.

Замлинский В.А.   Жизнь и творчество И. И. Костомарова // Вопр. истории. 1991, № 1. С.234—241.

Иллерицкий В.Е  С.М. Соловьев. М., 1980.

Историки России, XVIII — начало XX века. М., 1996.

Каменский А.Б. Академик Г.Ф. Миллер и русская историческая наука XVIII века // История СССР- 1989. № 1. С. 144—159.

Каменский А.Б.   Г.Ф. Миллер и наследие  Татищева  // Вопр. истории. 1987. № 12. С. 154—158.

Кареев Н.И. Отчет о русской исторической науке за 50 лют (1876—1926) // Отеч. история. 1994. № 2, С.138—154.

Кчреева Р.В. К.Н. Бестужев-Рюмин и историческая наука второй половины XIX в. М., 1990.

Кареева Р.А.  "Русская история" К.Н. Бестужева-Рюмина; Раз­мышления об истории как науке // История СССР. 1992. № 1. С.111— 121.

Китаев В.А. Государственная школа в русской историографии: Время переоценки? // Вопр. истории. 1995. N2 3. С.161—164.

Кристенсен С.О. История России XVII в.: Обзор исследований и источников. М., 1989.

Литвак Б.Г. Николай Иванович Костомаров: Очерк жизни и твор­чества // Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорус­ского народа в XVI и XVII столетиях. М., 1992. С. 5—108.

Маслова И.В., Агеееа И.В. Русская история в научном наследии Т.Н. Грановского // Отеч. история. 1993. № 4. С.73—83.

Медушевский А.Н. Гегель и государственная школа русской исто­риографии // Вопр. философии. 1988. № 3. С. 103—115.

Мягков Г.П. "Русская историческая школа": Методологические и идейно-политические позиции. Казань, 1988.

Нечкина М.В. В.О. Ключевский: История жизни и творчества. М., 1974.

Шапиро А.Л. Историография с древнейших времен до 1917 года. М., 1993.