ЛЕКЦИЯ XIX

Каковы были возможности установления той или иной диктатуры летом — осенью 1917 г.? Установление военной диктатуры все же было маловероятно. К осени 1917 г. генералы оказались, по существу, без войска, армия окончательно развалилась, солдаты не хотели воевать с немцами, еще меньше было возможностей заставить их силой или обманом идти против рабочих и крестьян. Это показал и корниловский мятеж, подавленный в короткий срок почти без боев, в основном с помощью разъяснения солдатам целей их движения на Петроград. Единственная сила, на которую в это время еще могла опереться военная контрреволюция, были казаки, но и они были ненадежны. Большие надежды реакционные круги буржуазии возлагали на немцев, но внутреннее и военное положение Германии было столь сложным, что ей было не до русской революции. Германия была заинтересована прежде всего в выводе России из войны, а этому как раз и способствовало развитие революции. Страны Антанты в тот момент также были лишены возможности прямо, вооруженной силой, вмешаться в дела России.

Другой альтернативой разгулу хаоса и анархии было установление рабоче-крестьянской власти во главе с политической партией, способной организовать эту власть и успокоить страну. Диктатура, и причем жесткая, железная диктатура, была неизбежна и необходима — только железной рукой можно было навести хотя бы минимальный порядок, заставить солдат вернуться в казармы, рабочих — начать вновь работать и т.д. Это понимали все — кадеты, генералы, Керенский, создавший Директорию и потребовавший чрезвычайных полномочий в октябре, и большевики.

Был еще один вариант событий — объединение большевиков, меньшевиков и эсеров и взятие власти через Советы или какую-то другую форму власти. Такой союз имел бы под собой мощную социальную базу, так как рабочие, крестьяне и солдаты в 1917 г. большей частью не разделяли идеи социалистических партии, а поддерживали всех, входивших в состав Советов. Так, уже в марте-апреле 1917 г. на 94 крупнейших заводах Петрограда с 356 тыс. рабочих политические предпочтения распределялись следующим образом: 14,6% поддерживали большевиков, 10,2% — меньшевиков и эсеров, 69,5% не определили своего отношения к партиям но рассматривали все партии Петросовета как социалистические и не видели особой разницы между ними, 5,7% не определили своей партийной позиции. После корниловского мятежа было принято множество резолюций солдатами, матросами и рабочими Петрограда в пользу правительства, объединяющего все социалистические партии.

Интересные данные дает анализ состава II съезда Советов и результатов анкеты, которую заполняли делегаты. Согласно предварительному докладу мандатной комиссии, 300 из 670 делегатов, прибывших на съезд, были большевиками, 193 — эсерами (из них более половины — левые), 68 — меньшевиками, 14 — меньшевиками-интернационалистами, а остальные или принадлежали к мелким партиям, или были беспартийными.

Анализ анкет показывает, что подавляющее большинство делегатов (505) поддерживали лозунг «Вся власть Советам», т.е. выступали за создание Советского правительства, которое должно было отражать партийный состав на съезде: 86 делегатов поддерживали лозунг «Вся власть демократии», т.е. выступали за создание однородного демократического правительства с участием представителей крестьянских Советов, профсоюзов, кооперативов и т.д.; 21 делегат выступал за коалиционное демократическое правительство с участием представителей некоторых имущих классов, но не кадетов, и лишь 55 делегатов (меньше 10%) поддерживали старую политику коалиции с кадетами.

Рабочих, крестьян и солдат (несмотря на различия в долгосрочных интересах) в 1917 г. объединяло одно — стремление к достижению мира, переделу земли и преодолению разрухи. И чем дальше, тем больше массы отказывали в доверии Временному правительству и поддерживали Советы как органы власти, способные решить эти проблемы. Поэтому большевики, особенно с приездом В.И. Ленина, сделали ставку на переход власти к Советам и неизменно добивались этого, используя сначала мирные средства, а затем и вооруженное восстание. Среди большевиков были и сторонники более тесного сотрудничества с меньшевиками и эсерами.

Как известно, 2 сентября 1917 г. Петросовет принял большевистскую резолюцию о власти, ознаменовавшую переход этого Совета на сторону большевиков. Эта резолюция была написана лично Л.Б. Каменевым и одобрена ЦК и членами фракции большевиков в ЦИК и Петроградском Совете. Она была умеренной по тону и содержанию и предполагала немедленное проведение неотложных реформ в политической, социальной и аграрной сферах. Упор в резолюции был сделан на революционную власть, а не на диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства. Предложив резолюцию, Каменев призвал к сохранению единого революционного фронта, который возник в ходе борьбы против Корнилова.

Программные требования этой резолюции вполне совпадали с Декларацией принципов меньшевиков и эсеров, опубликованной еще в июле. Казалось бы, имелись все возможности для взятия Советами власти в свои руки и создания союза большевиков, меньшевиков и эсеров. Но все вышло иначе.

2 сентября ЦИК и ИВСКД (Исполнительный Всероссийский Совет крестьянских депутатов) большинством голосов высказались за скорейший созыв Демократического совещания и поддержали Директорию, новое правительство, созданное Керенским без согласования с Советами. Исторический шанс был упущен.

Американский историк А. Рабинович объясняет поведение меньшевиков и эсеров тем, что поддержка предложенного большевиками курса потребовала бы от меньшевиков и эсеров отречения от прежней политики, отказа от идеи создания демократического правительства, представляющего все классы, означала бы готовность учредить новый политический строй и взять на себя всю ответственность за сохранение правопорядка, руководство экономикой, обеспечение необходимым продовольствием, топливом и услугами, за выполнение требований масс, касавшихся немедленных социальных реформ и прекращения войны. И все это при противодействии со стороны либеральных политиков, буржуазии .и. генералов.

Главную причину отказа эсеров и меньшевиков от власти без союза с кадетами один из лидеров эсеров В. Чернов видел в боязни ответственности вождей этих партий.

Другими словами, за большевиками, меньшевиками и эсерами стояли разные общественные силы с разными интересами, которые оказались для них важнее, чем общие, коренные интересы народа и государства, или отождествляли свои частные интересы с общенародными. Никто в 1917 г. не смог подняться над своими сиюминутными интересами в пользу общих. Многие проявили себя более или менее сильными политиками, борющимися за власть, но явно не хватало государственных деятелей, государственной мудрости. Поэтому и на II съезде Советов предложение Ю.0. Мартова о начале переговоров с целью создания единого социалистического правительства, поначалу поддержанное почти всеми, включая большевиков, не было реализовано.

Полагаем, нет необходимости освещать подготовку и проведение большевиками вооруженного восстания: об этом написано достаточно много и подробно, в том числе и о разногласиях среди большевиков осенью 1917г. Но как оценить приход большевиков к власти, какое значение это имело для судеб России и самой партии большевиков?

Итак, оценить приход большевиков к власти однозначно невозможно, тем более что в разное время, в разных условиях ближайшие и конечные цели большевиков, методы их достижения, формы осуществления власти менялись; менялись и сами большевики. Опираясь на поддержку большинства рабочих и крестьян, большевики смогли овладеть положением, предотвратить разгул анархии и хаоса в 1917 г. и установление кровавой контрреволюционной диктатуры, которая попыталась бы реставрировать прежнюю монархию.

То, что произошло потом, примерно с весны-лета 1918 г.: гражданская война, дальнейшая разруха, гибель миллионов — это уже другая тема. Конечно, вина большевиков в развязывании гражданской войны, ее столь остром и жестоком характере велика, но не только они виноваты в этом. Старое сопротивлялось и сопротивлялось не на жизнь, а на смерть. Разве не менее виновны меньшевики и эсеры, по сути, первые поднявшие знамя гражданской воины, попытавшиеся защищать Учредительное собрание, его идею, уже обанкротившуюся, с оружием в руках и давшие возможность за своей спиной собраться другим контрреволюционным силам, которые и толкнули большевиков на более крайние меры, чем они сами того хотели? Разве не долгом меньшевиков и эсеров было остаться на II съезде Советов, войти в состав ЦИК и бороться с крайностями большевиков? Многие меньшевики и эсеры признавали потом ошибочность своих действий. Так, меньшевик Н. Суханов писал: «Мы ушли неизвестно куда и зачем, разорвав с Советом, смешав себя с элементами контрреволюции, дискредитировав и унизив себя в глазах масс, подорвав все будущее своей организации и своих принципов. Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции»'.

' Суханов Н.Н. Записки о революции // Коммунист. 1989. № 16. С. 67.

Вплоть до Октября и сразу после него большевики нигде и никогда не ставили, по крайней мере открыто, своей задачей установление однопартийной власти, в этом их нельзя упрекнуть. И на II съезде Советов и после него большевики предлагали сотрудничество и отдали ряд постов в Совнаркоме левым эсерам, а ВЦИК был многопартийным до начала гражданской войны. Все это было, и не надо об этом забывать. И после Октября среди большевиков остались сторонники сотрудничества с умеренными социалистами, что нашло отражение в первом кризисе Советского правительства и конфликте с Викжелем (Всероссийским исполкомом железнодорожного профсоюза).

29 октября 1917 г. Викжель потребовал «создать новое правительство, которое пользовалось бы доверием всей демократии и обладало бы моральной силой удержать эту власть в своих руках до созыва Учредительного собрания». Предлагалось создать такое однородное правительство, т.е. с участием всех социалистических партий от большевиков до народных социалистов, путем мирного соглашения, а не силой оружия.

В случае отказа от ультиматума Викжель угрожал начать забастовку в ночь с 29 на 30 октября'.

В тот же день ЦК большевиков обсудил ультиматум и принял резолюцию, из которой следует, что большевики не возражали против вхождения в правительство представителей других советских партий (но это они и сами предлагали раньше), но теперь только на условиях согласия с решениями II съезда Советов и формирования правительства ВЦИКом, избранным этим съездом, что вполне естественно. Кто, взяв власть в свои руки, добровольно ее отдаст, тем более тому, кто эту власть только что потерял?

Однако меньшевики и эсеры добивались образования коалиционного социалистического правительства, ответственного не перед ВЦИКом, а перед «широкими кругами революционной демократии», немедленного разоружения большевистских отрядов, вывода из правительства Ленина и Троцкого. Но какие основания были у них для выдвижения этих условий? Троцкий вполне резонно заявил на заседании ЦК РСДРП(б) 1 ноября, что «ясно только, как партии, в восстании участия не принимавшие, хотят вырвать власть утех, кто их сверг. Незачем было устраивать восстание, если мы не получим большинства... ясно, что они не захотят нашей программы. Мы должны иметь 75% (имеется в виду количество мест в правительстве и во ВЦИКе)»².

' Михайлов Н., Земляной С. Ультиматум демократизму// Переписка на исторические темы. М., 1989. С. 33-34. ² Там же. С. 37.

Удовлетворение требовании меньшевиков и эсеров означало отказ от решений II съезда Советов и возвращение к старой, обанкротившейся политике Временного правительства, неминуемый крах нового правительства. Отказ меньшевиков и эсеров от сотрудничества на платформе Декретов о земле и о мире сделал обреченным и Учредительное собрание.

Конечно, сохранение однопартийного большевистского правительства в пестрой по социально-классовому составу России было чревато тяжелыми последствиями и для России, и для большевиков. И это понимали хорошо если не все, то многие большевики. Группа большевиков после неудачи соглашения с умеренными социалистами вышла из Совнаркома и ВЦИКа. 4 ноября они сделали следующее заявление: «Мы стоим на точке зрения необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий. Мы считаем, что только образование такого правительства дало бы возможность закрепить плоды героической борьбы рабочего класса и революционной армии в октябрьско-ноябрьские дни.

Мы полагаем, что вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора. На этот путь вступил Совет Народных Комиссаров. Мы на него не можем и не хотим вступать. Мы видим, что это ведет к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к установлению безответственного режима и к разгрому революции и страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и поэтому слагаем с себя пред ЦИК звание народных комиссаров»'.

Для объективного понимания дальнейшей судьбы партии большевиков и всей России необходимо обратить внимание на некоторые проблемы, связанные с идеей социализма вообще и применительно к России в частности. Если до Октября вопрос о социализме как первоочередной задаче не ставился прямо и большевиками, поскольку главным было решение неотложнейших экономических, социальных и политических проблем, то теперь ситуация меняется. Легкость захвата власти вскружила головы, хотя возможность социализма в России пока еще тесно увязывалась с идеей мировой пролетарской революции. Вот окончание обращения ЦК РСДРП(б) о разногласиях в ЦК, опубликованного 7 ноября: «Мы твердо сто-

' Михайлов Н., Земляной С. Ультиматум демократизму// Переписка на исторические темы. М., 1989. С. 44.

им на принципе Советской власти, т.е. власти большинства, получившегося на последнем съезде Советов, мы были согласны и остаемся согласны разделить власть с меньшинством Советов, при условии лояльного, честного обязательства этого меньшинства подчиняться большинству и проводить программу, одобренную всем Всероссийским Вторым съездом Советов и состоящую в постепенных, но твердых и неуклонных шагах к социализму»'.

И здесь как будто мы выходим на острую и сложную проблему готовности общества к революции, а конкретнее — на проблему преждевременности прихода к власти какой-либо партии, до того, как созреют условия для выполнения ее программы. Об опасностях такого преждевременного прихода к власти пролетарской партии писал еще Ф. Энгельс. В 1853 г. он замечал, что, если в силу слабости других партий коммунисты придут к власти, то они будут вынуждены действовать в общереволюционных и мелкобуржуазных интересах, и при этом «под давлением масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны»².

Но на самом деле проблема здесь гораздо глубже: о возможности вообще социалистического общества, о последствиях навязывания обществу какой-либо одной, общей для всех модели общественного устройства.

А. Бутенко, рассуждая о тех страшных последствиях, к которым привели в XX в. попытки построения социализма, — 1930-е годы и Сталин в СССР, Пол Пот в Кампучии, Ким Ир Сен в Северной Корее и проч., восклицает: «Неужели же само стремление людей к социальному равенству и социальной справедливости столь утопично, что всякая попытка реализации приводит к столь катастрофическим последствиям для самого общественного прогресса». И дает весьма распространенный сейчас среди приверженцев социализма ответ, что все дело здесь в соотношении цели и средств, что благая цель не может быть достигнута недостойными средствами, иначе она превращается в свою противоположность³.

Однако ответ А. Бутенко ошибочен. Дело обстоит именно так, что любая попытка навязать обществу единую, обязательную для всех модель общественного устройства неизбежно приводит к насилию,

' Михайлов Н., Земляной С. Ультиматум демократизму// Переписка на исторические темы. М., 1989. С. 45.

² Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 28. С. 490—491.

диктатуре немногих «жрецов истины». В принципе, не имее1 значения, какая — благая или неблагая для всех людей — цель при этом преследуется сторонниками того или иного учения. Просто если корысть «учителей», «жрецов», «пророков» видна сразу, то увлечь за собой массы не удается с самого начала, а за соблазнительными идеалами социализма готовы идти многие, а потом оказывается, что поворачивать обратно уже поздно: ловушка захлопывается. Украинский революционер-демократ Иван Франко пророчески писал в 1903 г.: «Жизнь в энгельсовском народном государстве была бы правильной, ровной, как хорошо заведенные часы. Однако есть в этом понимании некоторые вещи, которые пробуждают серьезные сомнения.

Прежде всего всемогущее государство легло бы страшной тяжестью на каждого отдельного человека. Собственная воля и собственная мысль человека должны были бы исчезнуть, замереть, а то вдруг государство признает их враждебными, непотребными. Воспитание, имея в виду воспитание не свободных людей, а благопристойных членов государства, сделалось бы мертвящей духовной муштрой, казенщиной. Люди вырастали и жили бы в такой зависимости, под таким присмотром государства, о каком теперь в наи-абсолютнейших полицейских государствах нет и речи. Народное государство стало бы огромнейшей народной тюрьмой.

А кто же был бы ее сторожем? Кто держал бы в руках руль такого государства? Этого социал-демократы не говорят открыто, но во всяком случае эти люди имели бы в своих руках такую огромную власть над жизнью и судьбой миллионов своих товарищей, какую никогда не имели самые большие деспоты, и старая беда — неравенство, изгнанное в дверь, вернулось бы через окно: не было бы эксплуатации работников капиталистами, но было бы всевластие управляющих — все равно, прирожденных или выборных — над миллионами членов народного государства. А имея в руках такую неограниченную власть хотя бы на короткое время, как легко могли бы управляющие захватить ее навсегда! И как легко при таких порядках подорвать среди людей корень всякого прогресса и развития и, доведя весь люд до полной степени всеобщего застоя. оставить его на этой ступени на долгие века, подавляя всякие такие силы в обществе, что толкают вперед... будят неудовлетворенность тем, что есть, и ищут чего-то нового. Нет, социал-демократическое «народное государство», если бы было можно когда-то построить его, не создало бы рая на земле, а было бы в лучшем случае великим препятствием для действительного прогресса»'.

Вообще-то такое общество, такое государство к идеалам социальной справедливости никакого отношения не имеет. Согласно К. Марксу, полагает А. Бутенко, суть казарменного социализма (коммунизма) состоит в том, что это — первая примитивная форма псевдонового политического общества (деспотического или демократического), способного появляться там, где для действительного социализма еще нет ни объективных, ни субъективных предпосылок, когда частную собственность упраздняет (или делает вид, что упраздняет, добавим от себя) общество, еще не имеющее условий, чтобы сделать это достойным образом. В результате возникает общественный строй, внешне коллективистский, но на деле пронизанный теми же частнособственническими принципами и прежними отношениями. «Этот коммунизм, — писал К. Маркс, — отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием». Именно в этом повсеместном, всеобщем отрицании личности человека, в глумлении над личностью и заключается суть казарменного социализма, подчеркивает А. Бутенко и продолжает со ссылками на К. Маркса. Низкий уровень экономического развития, который становится здесь исходным пунктом обобществления, проявляет себя во всех сторонах общественной жизни; характеризует он и человека этого общества, «который, — пишет К. Маркс, — не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже не дорос до нее», ибо над ним самим «господство «вещественной» собственности... так велико, что он стремится уничтожить все то, чем на правах частной собственности не могут владеть все». Именно в этой связи «он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т.д.», проповедуя уравниловку и нивелируя всех (в том числе и с помощью топора). Другими словами, это — идеология и психология людей, находящихся во власти зависти, а сама эта «всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет».

Социалистичность или коммунистичность такого общественного устройства заключается, по К. Марксу, всего лишь в формальном обобществлении, фактически не устраняющем капитала и связанных с ним отношений. «Для такого коммунизма, — отмечал К. Маркс, — общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной (у нас — государством — Прим. авт.) как всеобщим капиталистом». Поскольку же общество не в состоянии еще обеспечить снос-ное существование всем своим членам, то в этом обществе если и не возобновляется в полной мере «борьба всех против всех», то возобновляется вся «старая мерзость» борьбы за жизненные блага с использованием силы и власти, что и превращает все общество в подчиненную жесткой власти казарму, нерентабельно производящую, населенную забитыми и задавленными гражданами и их стяжателями — правителями, писал К. Маркс'.

Все сказанное К. Марксом в отношении казарменного коммунизма, якобы возникающего только в странах с низким уровнем экономического развития, на самом деле справедливо в отношении любых государств, строящихся на принципах уравнительной социальной «справедливости» и неизбежно замедляющих темпы своего развития. Достаточно сравнить Чехословакию и Австрию, Восточную и Западную Германии, Северную и Южную Кореи. Непременным условием прогресса человечества является свобода проявления личностью своих талантов, свобода поиска своего места в жизни, приложения своих сил. И не надо бояться отрицательных последствий свободы личности (а они есть — преступность, наркомания, алкоголизм и т.д.), а учитывать их и создавать общественные механизмы их нейтрализации, как учитывают опасные свойства огня и электричества.

Сущность характеристики общественного устройства, которое у нас существовало десятилетиями и от которого мы ушли недалеко, не в названии его социализмом, хотя и казарменным, а в определении его как «власть зависти». Если в обществе начинают преобладать люди завистливые, жадные, но не способные добиться благополучия своим трудом и талантом, то такое общество начинает двигаться к катастрофе. К чему приводит победа серых, которых сменяют черные, прекрасно показано в повести А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом». И неважно, какими словами прикрываются лидеры красных, черных, коричневых — социализм, фашизм, монархизм, патриотизм, суть у них одна — серость, агрессивная серость. В начале XX в. на авансцену общественной жизни выходят новые социальные слои — верхушка крестьянства и пролетариата, мелкие и средние торговцы, ремесленники. Эти массы людей были не очень грамотными, нравственно неразвитыми, но с огромным самолюбием. Эти социальные явления были порождением индустриализации и урбанизации, т.е. роста городов, перемещения массы сельских жителей в города. Перемешивание социальных слоев, отрыв от своей среды есть одно из последствий индустриализации.

Нравственный тип поведения вырабатывается веками: крестьянина — в крестьянской среде, городского ремесленника — в городской. Когда им было плохо, они восставали, бастовали, но не стремились управлять государством. Процесс перехода из своей веками выработанной этической среды в некую новую среду культурного человека, который сам должен определять то, что раньше за него делала среда (сельская и городская община), очень сложен, особенно для тех, кто внутренне не готов брать на себя ответственность. И когда такая полукультура охватила огромные массы, стали возможными фашизм, нацизм, социализм в форме сталинизма.

Не случайно, что в основе этих социально-политических течений (фашизма, нацизма, социализма) лежат идеи общинности, коллективизма, отрицательного отношения к личности и частной собственности, благодаря которой только и может существовать независимая и самостоятельная личность. Массовость и приход к власти партий, возглавлявших эти течения, обеспечивала осознанная или не осознанная тяга огромных масс к сохранению или возрождению сообществ общинного типа. Втянутые в процессы индустриализации и урбанизации, вырванные из привычной среды и не выработавшие еще морали и норм поведения человека нового, индустриального общества с его опорой на собственные силы, на уважение собственного достоинства и уважение этого достоинства в других, эти массы оказались в условиях экономических кризисов начала века и послевоенной разрухи в отчаянном положении и становились легкой добычей политических проходимцев в виде вождей, фюреров, генсеков.

Характерно, что, хотя в окружении В. Ленина и были образованные люди, но почти все они, включая его самого, были самоучками. Никто из них не получил систематического образования, не выработал навыков научной дискуссии. Это были люди с книжными представлениями о жизни, почти никогда не работавшие регулярно ради заработка, но зато с громадным самомнением, с чувством интеллектуального превосходства и равнодушием к конкретным людям. Все вместе это способствовало выработке фанатичного типа сознания, столь характерного для вождей серости в разных обличиях.

В автобиографической книге «Моя жизнь» Л. Троцкий делает ряд разоблачительных для него признаний, которые многое говорят и о нем самом, и о других вождях подобного типа. «Природа и люди, — писал он, — не только в школьные, но и в дальнейшие годы юности занимали в моем духовном обиходе меньшее место, чем книги и мысли. Несмотря на свое деревенское происхождение, я не был чуток к природе... Люди долго скользили по моему сознанию, как случайные тени. Я смотрел в себя и в книги, в которых искал опять-таки себя или свое будущее»'. Сам Л. Троцкий никаких лишений и несправедливостей не испытывал, «запас социального протеста», по его выражению, был заложен в нем в результате наблюдения несправедливости в отношении обиженных в деревне, но это вполне книжное восприятие жизни, характерное для российской интеллигенции XIX в. и выраженное во множестве книг и публицистических статей. Непосредственно с рабочими Л. Троцкий общался в течение нескольких месяцев в Николаеве в возрасте 17—18 лет. И не случайно его признание: «Когда я уже стал оформляться как революционер, я ловил себя на недоверии к действию масс, на книжном, абстрактном и поэтому скептическом отношении к революции»².

Российским революционерам противостояла мощная государственная машина, им приходилось действовать в условиях полного отсутствия легальной политической жизни. Поэтому они были вынуждены создавать сильные дисциплинированные организации и вначале в теории, а затем на практике использовать в своих интересах мощь государства. Очень рано к идее о необходимости создания централизованной партии приходит и Л. Троцкий, сразу же поддержавший «Что делать?» В.И. Ленина с планом ее создания. Л. Троцкий писал: «Революционный централизм есть жесткий, повелительный и требовательный принцип. В отношении к отдельным людям и к целым группам вчерашних единомышленников он принимает нередко форму безжалостности. Недаром в словаре Ленина столь часты слова: непримиримый и беспощадный. Только высшая революционная целеустремленность, свободная от всего низменно-личного, может оправдать такого рода личную беспощадность»³.

И уже неудивительно читать у человека, собравшегося строить гуманное общество всеобщей справедливости, такие слова: «Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади»⁴. И о характере борьбы за власть в ходе

'Троцкий Л. Моя жизнь. М., 1990. С. 79. ² Троцкий Л. Т. 1.С. 119. 'Там же. С. 187. ⁴ Там же. Т. 2. С. 141.

революции еще знаменательнее: «Вопрос о личной репрессии в революционную эпоху принимает совсем особый характер, от которого бессильно отскакивают гуманитарные общие места. Борьба идет непосредственно за власть, борьба на жизнь и на смерть — в этом и состоит революция. Какое же значение может иметь в этих условиях тюремное заключение для людей, которые надеются в ближайшие недели овладеть властью и посадить в тюрьму или уничтожить тех, которые стоят у руля. С точки зрения так называемой абсолютной ценности человеческой личности революция подлежит «осуждению», как и война, как, впрочем, и вся история человечества в целом»'.

В. Ленин также принадлежал к вождистскому типу личности с чертами фанатика, о чем приводится много свидетельств в книге Д. Волкогонова «Ленин». Так, студенческий товарищ А. Ульянова В. Водовозов записал о знакомстве с его младшим братом Владимиром: «После посещения семьи Ульяновых обнаружилось, что близко сойтись с Владимиром он ни в коем случае не может. Его возмущали невыносимая полемическая грубость Ульянова, его безграничная самоуверенность, самомнение, разжигаемое тем, что в семье его считали «гением», а окружающие видели в нем непререкаемый авторитет»². Люди, хорошо знавшие В.Ленина уже в начале его революционной карьеры (Ю.0. Мартов, А.Н. Потресов, Н. Валентинов), отмечали, что при отсутствии у него тщеславия Ленин не скрывал своего морального «права» на первенство, считал возможным подтверждать его грубым моральным давлением и нетерпимостью к чужим взглядам.

А. Потресов писал: «Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними. Плеханова — почитали, Мартова — любили, но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатичную веру в движение, в дело, с неменьшей верой в себя... Но за этими великими достоинствами скрываются также великие изъяны, отрицательные черты, которые, может быть, были бы уместны у какого-нибудь средневекового или азиатского завоевателя»³.

И, может быть, главное объяснение и личности Ленина, и его деятельности, а также ему подобных, дал М. Горький в ноябре

'Троцкий Л. Т. 2. С. 210.

1917 г.: «Жизнь, во всей ее сложности, неведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он — по книжкам — узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем всего легче разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлиста руда. Возможно ли — при всех данных условиях — отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому, — невозможно; однако — отчего не попробовать? Чем рискует Ленин, если опыт не удастся?»' А ведь в окружении Сталина люди и со средним образованием были редкостью. У «железного наркома» Н. Ежова — всего два класса.

Можно сделать вывод, что и в 1917 г., и в последующие годы социализм был всего лишь прикрытием для глубинных процессов, протекавших в российском обществе. Многое для понимания этих процессов дает цивилизационный подход к истории России. Применительно к 1917 г. интересные факты и их анализ имеются в статье Л.И. Семенниковой «Октябрь 1917-го... Что же произошло?»

После Февраля, в условиях полной политической свободы, открыто проявились все тенденции, все возможные варианты дальнейшего развития России. Политические партии боролись за влияние на массы через прессу, агитацию и пропаганду, митинги и демонстрации, через противостояние партийных программ и списков кандидатов от партий на выборах и т.п. И по результатам выборов в 1917 г. можно оценить степень поддержки массами той или иной партии и путей развития, которые они предлагали и выражали.

Временное правительство и коалиция стоявших за ним сил выступали за переход на западный буржуазно-демократический путь развития. Парламентская республика с разделением властей, правовое государство и гражданское общество, рынок как способ функционирования экономики, а следовательно, неизбежное социально-классовое и имущественное расслоение и развитая частная собственность — таковы были составные элементы программы Временного правительства. Эта программа в основном привлекала образованную часть общества, а также те массовые слои, которые уже оказались связаны с рыночными структурами западного типа и являлись их приверженцами (предприниматели, высококвалифицированные рабочие, связанная с рынком часть крестьянства, мелкие собственники города и т.п.). Какую долю составляли они в тогдашнем обществе?

Безусловным сторонником западного пути развития была партия кадетов. Процент голосов, который она собирала на выборах,

Горький М. Несвоевременные мысли. М., 1990. С. 84.

дает представление о числе сторонников этого пути. Этот процент был стабилен на всем протяжении 1917 г. На выборах в городскую Думу Москвы (июнь 1917 г.) кадеты получили 16,8% голосов. Там же на выборах в районные думы (сентябрь) — 26,3%, но на самом деле число голосов не изменилось, так как избирателей пришло намного меньше. В Петрограде на выборах в районные думы (конец мая — начало июня) — 22%, в городскую Думу (август) — 21%. В целом по 50 губернским городам России на осенних выборах в городские думы кадеты собрали 12,9% голосов.

В уездных городах и сельских районах число сторонников кадетов было значительно меньше и колебалось в пределах 5%. На выборах в Учредительное собрание кадеты вместе с союзниками получили 17% голосов.

Разумеется, в таком случае выбор западного пути развития был практически невозможен. Тем более что его сторонники выступали и за продолжение войны до победного конца.

Не была Россия и мелкобуржуазной страной. Реформа 1861 г. при всем ее огромном значении для развития России оставила много препятствий на пути формирования широкого слоя мелких собственников. Надельная земля была передана в собственность общинам, а не крестьянам и не подлежала свободной купле-продаже или отчуждению. Поэтому слой мелких собственников оставался очень немногочисленным. А ведь именно он служит главной опорой западного буржуазно-демократического общества. Партийно-политические структуры либерального толка не имели прочных корней в российском обществе, в любой момент они могли быть сметены либо сверху (сторонниками самобытного пути с опорой на самодержавие и общину), либо снизу (большинством народа, не имевшим собственности и настроенным против нее).

В начале XX в. западная цивилизация находилась в состоянии глубокого кризиса и не была идеалом для подражания. Отсюда распространение среди российской интеллигенции социалистической идеи как альтернативы, способной обеспечить прогресс общества, но без западных контрастов и потрясений. Но марксизм является типичным продуктом западной культуры, и не случайно меньшевики, сторонники классического марксизма и близкие к западной социал-демократии с ее уважением частной собственности и отказом от пролетарской революции, собирали на выборах всего 4% голосов. И это много, так как фабрично-заводские рабочие составляли 2% населения.

Большевизм был более сложным явлением, отражавшим российскую действительность. В 1917г. большевистская доктрина объ-

единила в себе антикапиталистические настроения среди рабочих, антисобственнические — среди крестьян, связанных с общиной, стремление людей в условиях воины и разрухи к социальному равенству и справедливости на уравнительных началах, укоренившиеся традиции коллективизма, непонимание подавляющим большинством населения образцов западной демократии и т.п. Лидеры большевиков выдвигали лозунги, которые не имели отношения к марксистскому социализму, но обеспечивали партии массовую поддержку: мир — народам, земля — крестьянам, власть — Советам, борьба с разрухой. Об идеях марксистского социализма, пролетарского интернационализма массы не имели ни малейшего понятия (что блестяще показано в произведениях А. Платонова).

Но и при этом массовая база большевиков не была столь большой, как было принято считать. На выборах в городские думы большевики получили: в Петрограде — 33,5% голосов, в Москве — 11,6, по 50 губернским городам — 7,5, по уездным — 2,2%. На выборах в Учредительное собрание — 22,5% (ведь голосовали все слои населения, а не только рабочие, как на выборах в Советы).

Наибольшее распространение и влияние в массах получили самодеятельные организации, не имевшие классового характера и аналогов в западной политической культуре, — Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Советы с самого начала стремились стать властью, тяготели к централизации, внутреннему структурированию и иерархии. За несколько месяцев они сложились в многоуровневую централизованную организацию. Советы не знали разделения властей, были многофункциональны и отражали попытку построения общества на нормах общинной демократии.

Среди политических партий наибольшей поддержкой в массах пользовалась партия эсеров, также не имевшая выраженного классового характера и аналогов в западной политической культуре. Эсеры, партия общинного социализма, собирали в 1917 г. на выборах: в Петрограде — в районные думы 47% голосов, в городскую — 37,5, в городскую Думу Москвы — 58, по 50 губернским городам в городские думы — более 50, в Учредительное собрание — 55% голосов.

Следовательно, двоевластие было противостоянием двух частей общества: меньшая его часть предлагала западный выбор, большинство народа предпочитало развитие на почвенных, самобытных устоях, на основе норм общинной демократии.

Но в истории не было больших обществ, организованных на принципах общинной демократии. Община демократична, многофункциональна, но стремится к автономии, замкнутости, и попытка построить жизнь страны на общинных нормах ведет к ее дроблению на автономные части, что и происходило в 1917— 1918 гг., когда даже на великорусской территории возникали самоуправляющиеся, самостоятельные образования: трудовые коммуны, федерации трудовых коммун, карликовые республики и т.д.

В этих условиях, когда, казалось, уже ничего нельзя было воссоединить, и стала оформляться новая система власти, в корне отличная от того идеала, который был у народных масс (да и от идеалов большевиков, выраженных в книге В.Ленина «Государство и революция», написанной всего за считанные недели до Октября). Эту систему власти принято именовать диктатурой пролетариата, но на самом деле пролетариат тут ни при чем.

Жестко централизованная, антидемократическая, широко применявшая диктаторские методы, эта система власти носила ярко выраженный незападный, некапиталистический характер. Она была направлена против классов, частной собственности, рынка, всех форм демократии, включая советскую. Но она оказалась способной предотвратить распад Российской империи и даже укрепить ее в виде СССР, провести индустриализацию страны, но в интересах государства, а не широких масс населения.

Рассмотрение событий 1917 г. и последующих десятилетий только с точки зрения возможности или невозможности социализма в России и вообще борьбы западного и самобытного путей все же недостаточно. Эти события и процессы можно понять и оценить только в рамках широкой исторической панорамы истории России, особенно последних двух столетий.

К началу — середине XIX в. старый тип общества в России — феодальной, патриархальной, огосударствленной и военизированной общественной системе с ее несвободой экономической, политической и культурной деятельности, с подавлением личности человека на всех уровнях, с отсутствием политических и гражданских прав и гражданского общества вообще — исчерпал свои возможности для развития. Перед Россией встал выбор: или медленное разложение, распад и превращение во второразрядную страну, а может быть, исчезновение как единого целого или переход к новому типу общественной системы, новой парадигме развития со свободной рыночной экономикой, с отказом государства от чрезмерного вмешательства в экономику, к созданию гражданского правового общества с обеспечением всех прав личности и становления новой, самостоятельной, независимой в мыслях и делах личности, с повышением общей культуры и созданием условий для свободного творчества.

Отмену крепостного права в 1861 г. и последующие реформы следует рассматривать как начало смены одного типа общественной системы, одной парадигмы общественного развития другими.

В таких случаях старое общество (старая власть) стремится сохранить себя путем некоторых реформ, не затрагивающих его основ. Но общество — это именно система, которая покоится на каких-то основных элементах, и если замены требуют именно эти принципиальные, определяющие характер данной системы элементы, то половинчатыми реформами не обойтись, и действия старой власти, стремящейся сохранить свое господство и ведущую роль в обществе классов, стоящих за ней, приводят, как правило, к началу процессов, сметающих не только эту власть и господствующие классы, но и к глубокому преобразованию всей общественной системы.

1861, 1905, 1917 гг. — это кризисные, переломные точки развития, когда глубинные процессы вырывались наружу. Внешние проявления политической и экономической борьбы разные, но суть одна — нарождение нового социально-экономического и политического порядка. Этот процесс зарождения и развития нового типа общественной системы не может быть одномоментным актом, старая система формируется и укрепляется веками, и даже за три революции ее не свалить. Переход от одной системы к другой — процесс длительный. Так, в Англии от периода первоначального накопления капитала, «огораживании», революции XVII в. до полной победы свободной, рыночной экономики (капитализма) прошло около 300 лет, во Франции этот процесс занял также около двух веков. И в нашей стране после 1917 г.: — нэп 20-х годов, реформы 50-х и 60-х годов — это очередные потуги, внешние проявления глубинных объективных процессов. И перестройка, начавшаяся в 1985 г., — это очередной этап, более серьезная попытка ускорить ход истории. Ее результаты, результаты реформ 90-х годов зависят не от того, кто победит — Горбачев или Ельцин, Ельцин или Зюганов, правоверные коммунисты или демократы, а от степени готовности элементов новой общественной системы играть решающую роль в экономической и политической жизни страны, от степени готовности широких слоев населения принять новые порядки: рыночную экономику, конкуренцию на всех уровнях, политическое и идеологическое многообразие. От того, что перевесит — надежда на собственные силы, вера в себя или упование на доброго барина в лице президента или генсека, чувство собственного достоинства, самоуважения или рабская психология, — в конечном итоге зависят результаты конкретного исторического

периода, начавшегося в Середине 80-х годов. Но переход к новой общественной системе неизбежен.

Дело не только и не столько в коммунистической идеологии, а в глубинной структуре общества, не имеющей четко выраженной архитектоники, структуры, построенной на взаимосвязи социальных ячеек, слоев, групп с более или менее осознанными интересами, состоящего из самостоятельных, уважающих себя и других личностей. В России в силу различных исторических причин и обстоятельств образовалась общественная система со слабовыраженными структурными элементами в виде классов и сословий (о чем писал еще Н. Бердяев) и в виде более мелких социальных слоев и групп. Эта слабоструктурированная общественная система позволяет достаточно легко смять общество в массу, легкоуправля-емую толпу. Вот отсюда и большая роль государства в истории России, а при его ослаблении, а тем более развале, как в 1917 г., побеждает тот, кто обладает сильной организацией, способной подавить и повести за собой толпу. Опасность повторения Смутного времени с угрозой появления новой диктатуры существует и сейчас, в конце 90-х годов. Идеологическое оформление диктаторской общественной системы может быть различным — монархическим, фашистским, коммунистическим, религиозным, националистическим и т.д. Поэтому в настоящее время заботой всех демократических сил, всех здравомыслящих жителей России должно быть именно построение развитого гражданского общества с четко выраженной структурой. Только в таком случае мы будем и сытыми, и свободными. Попытки же сначала накормить и одеть народ с помощью сильной исполнительной власти, контролирующей все и вся, могут привести к обратному результату, к удушению ростков нового общества и гибели демократии не в результате реакционного переворота, а в результате перерождения.

Главный итог 1917 г. — ликвидация устаревшего политического строя, еще одного несущего элемента старой общественной системы, в то время главного препятствия для смены общественной системы (полная неспособность царизма провести индустриализацию в интересах общества, его несостоятельность во время первой мировой войны и т.д.). То, что в дальнейшем происходило вплоть до настоящего времени, — это период накопления сил новой общественной системой для решительного рывка к завоеванию ведущей роли. Далеко не все было в русле основного вектора развития нашей страны, но истории, причем не только российской, всегда были свойственны головокружительные зигзаги и не так уж редки возвраты назад.

ЛЕКЦИЯ XIX
1917 ГОД В КОНТЕКСТЕ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ:ОКТЯБРЬ


Приход большевиков к власти Каковы были возможности установления той или иной диктатуры летом — осенью 1917 г.? Установление военной диктатуры все же было маловероятно. К осени 1917 г. генералы оказались, по существу, без войска, армия окончательно развалилась, солдаты не хотели воевать с немцами, еще меньше было возможностей заставить их силой или обманом идти против рабочих и крестьян. Это показал и корниловский мятеж, подавленный в короткий срок почти без боев, в основном с помощью разъяснения солдатам целей их движения на Петроград. Единственная сила, на которую в это время еще могла опереться военная контрреволюция, были казаки, но и они были ненадежны. Большие надежды реакционные круги буржуазии возлагали на немцев, но внутреннее и военное положение Германии было столь сложным, что ей было не до русской революции. Германия была заинтересована прежде всего в выводе России из войны, а этому как раз и способствовало развитие революции. Страны Антанты в тот момент также были лишены возможности прямо, вооруженной силой, вмешаться в дела России. Другой альтернативой разгулу хаоса и анархии было установление рабоче-крестьянской власти во главе с политической партией, способной организовать эту власть и успокоить страну. Диктатура, и причем жесткая, железная диктатура, была неизбежна и необходима — только железной рукой можно было навести хотя бы минимальный порядок, заставить солдат вернуться в казармы, рабочих — начать вновь работать и т.д. Это понимали все — кадеты, генералы, Керенский, создавший Директорию и потребовавший чрезвычайных полномочий в октябре, и большевики. Был еще один вариант событий — объединение большевиков, меньшевиков и эсеров и взятие власти через Советы или какую-то другую форму власти. Такой союз имел бы под собой мощную социальную базу, так как рабочие, крестьяне и солдаты в 1917 г. большей частью не разделяли идеи социалистических партии, а поддерживали всех, входивших в состав Советов. Так, уже в марте-апреле 1917 г. на 94 крупнейших заводах Петрограда с 356 тыс. рабочих политические предпочтения распределялись следующим образом: 14,6% поддерживали большевиков, 10,2% — меньшевиков и эсеров, 69,5% не определили своего отношения к партиям но рассматривали все партии Петросовета как социалистические и не видели особой разницы между ними, 5,7% не определили своей партийной позиции. После корниловского мятежа было принято множество резолюций солдатами, матросами и рабочими Петрограда в пользу правительства, объединяющего все социалистические партии. Интересные данные дает анализ состава II съезда Советов и результатов анкеты, которую заполняли делегаты. Согласно предварительному докладу мандатной комиссии, 300 из 670 делегатов, прибывших на съезд, были большевиками, 193 — эсерами (из них более половины — левые), 68 — меньшевиками, 14 — меньшевиками-интернационалистами, а остальные или принадлежали к мелким партиям, или были беспартийными. Анализ анкет показывает, что подавляющее большинство делегатов (505) поддерживали лозунг «Вся власть Советам», т.е. выступали за создание Советского правительства, которое должно было отражать партийный состав на съезде: 86 делегатов поддерживали лозунг «Вся власть демократии», т.е. выступали за создание однородного демократического правительства с участием представителей крестьянских Советов, профсоюзов, кооперативов и т.д.; 21 делегат выступал за коалиционное демократическое правительство с участием представителей некоторых имущих классов, но не кадетов, и лишь 55 делегатов (меньше 10%) поддерживали старую политику коалиции с кадетами. Рабочих, крестьян и солдат (несмотря на различия в долгосрочных интересах) в 1917 г. объединяло одно — стремление к достижению мира, переделу земли и преодолению разрухи. И чем дальше, тем больше массы отказывали в доверии Временному правительству и поддерживали Советы как органы власти, способные решить эти проблемы. Поэтому большевики, особенно с приездом В.И. Ленина, сделали ставку на переход власти к Советам и неизменно добивались этого, используя сначала мирные средства, а затем и вооруженное восстание. Среди большевиков были и сторонники более тесного сотрудничества с меньшевиками и эсерами. Как известно, 2 сентября 1917 г. Петросовет принял большевистскую резолюцию о власти, ознаменовавшую переход этого Совета на сторону большевиков. Эта резолюция была написана лично Л.Б. Каменевым и одобрена ЦК и членами фракции большевиков в ЦИК и Петроградском Совете. Она была умеренной по тону и содержанию и предполагала немедленное проведение неотложных реформ в политической, социальной и аграрной сферах. Упор в резолюции был сделан на революционную власть, а не на диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства. Предложив резолюцию, Каменев призвал к сохранению единого революционного фронта, который возник в ходе борьбы против Корнилова. Программные требования этой резолюции вполне совпадали с Декларацией принципов меньшевиков и эсеров, опубликованной еще в июле. Казалось бы, имелись все возможности для взятия Советами власти в свои руки и создания союза большевиков, меньшевиков и эсеров. Но все вышло иначе. 2 сентября ЦИК и ИВСКД (Исполнительный Всероссийский Совет крестьянских депутатов) большинством голосов высказались за скорейший созыв Демократического совещания и поддержали Директорию, новое правительство, созданное Керенским без согласования с Советами. Исторический шанс был упущен. Американский историк А. Рабинович объясняет поведение меньшевиков и эсеров тем, что поддержка предложенного большевиками курса потребовала бы от меньшевиков и эсеров отречения от прежней политики, отказа от идеи создания демократического правительства, представляющего все классы, означала бы готовность учредить новый политический строй и взять на себя всю ответственность за сохранение правопорядка, руководство экономикой, обеспечение необходимым продовольствием, топливом и услугами, за выполнение требований масс, касавшихся немедленных социальных реформ и прекращения войны. И все это при противодействии со стороны либеральных политиков, буржуазии .и. генералов. Главную причину отказа эсеров и меньшевиков от власти без союза с кадетами один из лидеров эсеров В. Чернов видел в боязни ответственности вождей этих партий. Другими словами, за большевиками, меньшевиками и эсерами стояли разные общественные силы с разными интересами, которые оказались для них важнее, чем общие, коренные интересы народа и государства, или отождествляли свои частные интересы с общенародными. Никто в 1917 г. не смог подняться над своими сиюминутными интересами в пользу общих. Многие проявили себя более или менее сильными политиками, борющимися за власть, но явно не хватало государственных деятелей, государственной мудрости. Поэтому и на II съезде Советов предложение Ю.0. Мартова о начале переговоров с целью создания единого социалистического правительства, поначалу поддержанное почти всеми, включая большевиков, не было реализовано. Полагаем, нет необходимости освещать подготовку и проведение большевиками вооруженного восстания: об этом написано достаточно много и подробно, в том числе и о разногласиях среди большевиков осенью 1917г. Но как оценить приход большевиков к власти, какое значение это имело для судеб России и самой партии большевиков? Итак, оценить приход большевиков к власти однозначно невозможно, тем более что в разное время, в разных условиях ближайшие и конечные цели большевиков, методы их достижения, формы осуществления власти менялись; менялись и сами большевики. Опираясь на поддержку большинства рабочих и крестьян, большевики смогли овладеть положением, предотвратить разгул анархии и хаоса в 1917 г. и установление кровавой контрреволюционной диктатуры, которая попыталась бы реставрировать прежнюю монархию. То, что произошло потом, примерно с весны-лета 1918 г.: гражданская война, дальнейшая разруха, гибель миллионов — это уже другая тема. Конечно, вина большевиков в развязывании гражданской войны, ее столь остром и жестоком характере велика, но не только они виноваты в этом. Старое сопротивлялось и сопротивлялось не на жизнь, а на смерть. Разве не менее виновны меньшевики и эсеры, по сути, первые поднявшие знамя гражданской воины, попытавшиеся защищать Учредительное собрание, его идею, уже обанкротившуюся, с оружием в руках и давшие возможность за своей спиной собраться другим контрреволюционным силам, которые и толкнули большевиков на более крайние меры, чем они сами того хотели? Разве не долгом меньшевиков и эсеров было остаться на II съезде Советов, войти в состав ЦИК и бороться с крайностями большевиков? Многие меньшевики и эсеры признавали потом ошибочность своих действий. Так, меньшевик Н. Суханов писал: «Мы ушли неизвестно куда и зачем, разорвав с Советом, смешав себя с элементами контрреволюции, дискредитировав и унизив себя в глазах масс, подорвав все будущее своей организации и своих принципов. Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им целиком всю арену революции»'. ' Суханов Н.Н. Записки о революции // Коммунист. 1989. № 16. С. 67. Вплоть до Октября и сразу после него большевики нигде и никогда не ставили, по крайней мере открыто, своей задачей установление однопартийной власти, в этом их нельзя упрекнуть. И на II съезде Советов и после него большевики предлагали сотрудничество и отдали ряд постов в Совнаркоме левым эсерам, а ВЦИК был многопартийным до начала гражданской войны. Все это было, и не надо об этом забывать. И после Октября среди большевиков остались сторонники сотрудничества с умеренными социалистами, что нашло отражение в первом кризисе Советского правительства и конфликте с Викжелем (Всероссийским исполкомом железнодорожного профсоюза). 29 октября 1917 г. Викжель потребовал «создать новое правительство, которое пользовалось бы доверием всей демократии и обладало бы моральной силой удержать эту власть в своих руках до созыва Учредительного собрания». Предлагалось создать такое однородное правительство, т.е. с участием всех социалистических партий от большевиков до народных социалистов, путем мирного соглашения, а не силой оружия. В случае отказа от ультиматума Викжель угрожал начать забастовку в ночь с 29 на 30 октября'. В тот же день ЦК большевиков обсудил ультиматум и принял резолюцию, из которой следует, что большевики не возражали против вхождения в правительство представителей других советских партий (но это они и сами предлагали раньше), но теперь только на условиях согласия с решениями II съезда Советов и формирования правительства ВЦИКом, избранным этим съездом, что вполне естественно. Кто, взяв власть в свои руки, добровольно ее отдаст, тем более тому, кто эту власть только что потерял? Однако меньшевики и эсеры добивались образования коалиционного социалистического правительства, ответственного не перед ВЦИКом, а перед «широкими кругами революционной демократии», немедленного разоружения большевистских отрядов, вывода из правительства Ленина и Троцкого. Но какие основания были у них для выдвижения этих условий? Троцкий вполне резонно заявил на заседании ЦК РСДРП(б) 1 ноября, что «ясно только, как партии, в восстании участия не принимавшие, хотят вырвать власть утех, кто их сверг. Незачем было устраивать восстание, если мы не получим большинства... ясно, что они не захотят нашей программы. Мы должны иметь 75% (имеется в виду количество мест в правительстве и во ВЦИКе)»². ' Михайлов Н., Земляной С. Ультиматум демократизму// Переписка на исторические темы. М., 1989. С. 33-34. ² Там же. С. 37. Удовлетворение требовании меньшевиков и эсеров означало отказ от решений II съезда Советов и возвращение к старой, обанкротившейся политике Временного правительства, неминуемый крах нового правительства. Отказ меньшевиков и эсеров от сотрудничества на платформе Декретов о земле и о мире сделал обреченным и Учредительное собрание. Конечно, сохранение однопартийного большевистского правительства в пестрой по социально-классовому составу России было чревато тяжелыми последствиями и для России, и для большевиков. И это понимали хорошо если не все, то многие большевики. Группа большевиков после неудачи соглашения с умеренными социалистами вышла из Совнаркома и ВЦИКа. 4 ноября они сделали следующее заявление: «Мы стоим на точке зрения необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий. Мы считаем, что только образование такого правительства дало бы возможность закрепить плоды героической борьбы рабочего класса и революционной армии в октябрьско-ноябрьские дни. Мы полагаем, что вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора. На этот путь вступил Совет Народных Комиссаров. Мы на него не можем и не хотим вступать. Мы видим, что это ведет к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к установлению безответственного режима и к разгрому революции и страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и поэтому слагаем с себя пред ЦИК звание народных комиссаров»'. О сущности и значении революций 1917 г. Для объективного понимания дальнейшей судьбы партии большевиков и всей России необходимо обратить внимание на некоторые проблемы, связанные с идеей социализма вообще и применительно к России в частности. Если до Октября вопрос о социализме как первоочередной задаче не ставился прямо и большевиками, поскольку главным было решение неотложнейших экономических, социальных и политических проблем, то теперь ситуация меняется. Легкость захвата власти вскружила головы, хотя возможность социализма в России пока еще тесно увязывалась с идеей мировой пролетарской революции. Вот окончание обращения ЦК РСДРП(б) о разногласиях в ЦК, опубликованного 7 ноября: «Мы твердо сто- ' Михайлов Н., Земляной С. Ультиматум демократизму// Переписка на исторические темы. М., 1989. С. 44. им на принципе Советской власти, т.е. власти большинства, получившегося на последнем съезде Советов, мы были согласны и остаемся согласны разделить власть с меньшинством Советов, при условии лояльного, честного обязательства этого меньшинства подчиняться большинству и проводить программу, одобренную всем Всероссийским Вторым съездом Советов и состоящую в постепенных, но твердых и неуклонных шагах к социализму»'. И здесь как будто мы выходим на острую и сложную проблему готовности общества к революции, а конкретнее — на проблему преждевременности прихода к власти какой-либо партии, до того, как созреют условия для выполнения ее программы. Об опасностях такого преждевременного прихода к власти пролетарской партии писал еще Ф. Энгельс. В 1853 г. он замечал, что, если в силу слабости других партий коммунисты придут к власти, то они будут вынуждены действовать в общереволюционных и мелкобуржуазных интересах, и при этом «под давлением масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны»². Но на самом деле проблема здесь гораздо глубже: о возможности вообще социалистического общества, о последствиях навязывания обществу какой-либо одной, общей для всех модели общественного устройства. А. Бутенко, рассуждая о тех страшных последствиях, к которым привели в XX в. попытки построения социализма, — 1930-е годы и Сталин в СССР, Пол Пот в Кампучии, Ким Ир Сен в Северной Корее и проч., восклицает: «Неужели же само стремление людей к социальному равенству и социальной справедливости столь утопично, что всякая попытка реализации приводит к столь катастрофическим последствиям для самого общественного прогресса». И дает весьма распространенный сейчас среди приверженцев социализма ответ, что все дело здесь в соотношении цели и средств, что благая цель не может быть достигнута недостойными средствами, иначе она превращается в свою противоположность³. Однако ответ А. Бутенко ошибочен. Дело обстоит именно так, что любая попытка навязать обществу единую, обязательную для всех модель общественного устройства неизбежно приводит к насилию, ' Михайлов Н., Земляной С. Ультиматум демократизму// Переписка на исторические темы. М., 1989. С. 45. ² Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 28. С. 490—491. ³ Бутенко А.П. Откуда и куда идем. Л., 1990. С. 218. диктатуре немногих «жрецов истины». В принципе, не имее1 значения, какая — благая или неблагая для всех людей — цель при этом преследуется сторонниками того или иного учения. Просто если корысть «учителей», «жрецов», «пророков» видна сразу, то увлечь за собой массы не удается с самого начала, а за соблазнительными идеалами социализма готовы идти многие, а потом оказывается, что поворачивать обратно уже поздно: ловушка захлопывается. Украинский революционер-демократ Иван Франко пророчески писал в 1903 г.: «Жизнь в энгельсовском народном государстве была бы правильной, ровной, как хорошо заведенные часы. Однако есть в этом понимании некоторые вещи, которые пробуждают серьезные сомнения. Прежде всего всемогущее государство легло бы страшной тяжестью на каждого отдельного человека. Собственная воля и собственная мысль человека должны были бы исчезнуть, замереть, а то вдруг государство признает их враждебными, непотребными. Воспитание, имея в виду воспитание не свободных людей, а благопристойных членов государства, сделалось бы мертвящей духовной муштрой, казенщиной. Люди вырастали и жили бы в такой зависимости, под таким присмотром государства, о каком теперь в наи-абсолютнейших полицейских государствах нет и речи. Народное государство стало бы огромнейшей народной тюрьмой. А кто же был бы ее сторожем? Кто держал бы в руках руль такого государства? Этого социал-демократы не говорят открыто, но во всяком случае эти люди имели бы в своих руках такую огромную власть над жизнью и судьбой миллионов своих товарищей, какую никогда не имели самые большие деспоты, и старая беда — неравенство, изгнанное в дверь, вернулось бы через окно: не было бы эксплуатации работников капиталистами, но было бы всевластие управляющих — все равно, прирожденных или выборных — над миллионами членов народного государства. А имея в руках такую неограниченную власть хотя бы на короткое время, как легко могли бы управляющие захватить ее навсегда! И как легко при таких порядках подорвать среди людей корень всякого прогресса и развития и, доведя весь люд до полной степени всеобщего застоя. оставить его на этой ступени на долгие века, подавляя всякие такие силы в обществе, что толкают вперед... будят неудовлетворенность тем, что есть, и ищут чего-то нового. Нет, социал-демократическое «народное государство», если бы было можно когда-то построить его, не создало бы рая на земле, а было бы в лучшем случае великим препятствием для действительного прогресса»'. ' БутенкоА.П. Откуда и куда идем. С. 41—42. Вообще-то такое общество, такое государство к идеалам социальной справедливости никакого отношения не имеет. Согласно К. Марксу, полагает А. Бутенко, суть казарменного социализма (коммунизма) состоит в том, что это — первая примитивная форма псевдонового политического общества (деспотического или демократического), способного появляться там, где для действительного социализма еще нет ни объективных, ни субъективных предпосылок, когда частную собственность упраздняет (или делает вид, что упраздняет, добавим от себя) общество, еще не имеющее условий, чтобы сделать это достойным образом. В результате возникает общественный строй, внешне коллективистский, но на деле пронизанный теми же частнособственническими принципами и прежними отношениями. «Этот коммунизм, — писал К. Маркс, — отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием». Именно в этом повсеместном, всеобщем отрицании личности человека, в глумлении над личностью и заключается суть казарменного социализма, подчеркивает А. Бутенко и продолжает со ссылками на К. Маркса. Низкий уровень экономического развития, который становится здесь исходным пунктом обобществления, проявляет себя во всех сторонах общественной жизни; характеризует он и человека этого общества, «который, — пишет К. Маркс, — не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже не дорос до нее», ибо над ним самим «господство «вещественной» собственности... так велико, что он стремится уничтожить все то, чем на правах частной собственности не могут владеть все». Именно в этой связи «он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т.д.», проповедуя уравниловку и нивелируя всех (в том числе и с помощью топора). Другими словами, это — идеология и психология людей, находящихся во власти зависти, а сама эта «всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет». Социалистичность или коммунистичность такого общественного устройства заключается, по К. Марксу, всего лишь в формальном обобществлении, фактически не устраняющем капитала и связанных с ним отношений. «Для такого коммунизма, — отмечал К. Маркс, — общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной (у нас — государством — Прим. авт.) как всеобщим капиталистом». Поскольку же общество не в состоянии еще обеспечить снос-ное существование всем своим членам, то в этом обществе если и не возобновляется в полной мере «борьба всех против всех», то возобновляется вся «старая мерзость» борьбы за жизненные блага с использованием силы и власти, что и превращает все общество в подчиненную жесткой власти казарму, нерентабельно производящую, населенную забитыми и задавленными гражданами и их стяжателями — правителями, писал К. Маркс'. Все сказанное К. Марксом в отношении казарменного коммунизма, якобы возникающего только в странах с низким уровнем экономического развития, на самом деле справедливо в отношении любых государств, строящихся на принципах уравнительной социальной «справедливости» и неизбежно замедляющих темпы своего развития. Достаточно сравнить Чехословакию и Австрию, Восточную и Западную Германии, Северную и Южную Кореи. Непременным условием прогресса человечества является свобода проявления личностью своих талантов, свобода поиска своего места в жизни, приложения своих сил. И не надо бояться отрицательных последствий свободы личности (а они есть — преступность, наркомания, алкоголизм и т.д.), а учитывать их и создавать общественные механизмы их нейтрализации, как учитывают опасные свойства огня и электричества. Сущность характеристики общественного устройства, которое у нас существовало десятилетиями и от которого мы ушли недалеко, не в названии его социализмом, хотя и казарменным, а в определении его как «власть зависти». Если в обществе начинают преобладать люди завистливые, жадные, но не способные добиться благополучия своим трудом и талантом, то такое общество начинает двигаться к катастрофе. К чему приводит победа серых, которых сменяют черные, прекрасно показано в повести А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом». И неважно, какими словами прикрываются лидеры красных, черных, коричневых — социализм, фашизм, монархизм, патриотизм, суть у них одна — серость, агрессивная серость. В начале XX в. на авансцену общественной жизни выходят новые социальные слои — верхушка крестьянства и пролетариата, мелкие и средние торговцы, ремесленники. Эти массы людей были не очень грамотными, нравственно неразвитыми, но с огромным самолюбием. Эти социальные явления были порождением индустриализации и урбанизации, т.е. роста городов, перемещения массы сельских жителей в города. Перемешивание социальных слоев, отрыв от своей среды есть одно из последствий индустриализации. ' Бутенко А.П. Откуда и куда идем. С. 33—34. Нравственный тип поведения вырабатывается веками: крестьянина — в крестьянской среде, городского ремесленника — в городской. Когда им было плохо, они восставали, бастовали, но не стремились управлять государством. Процесс перехода из своей веками выработанной этической среды в некую новую среду культурного человека, который сам должен определять то, что раньше за него делала среда (сельская и городская община), очень сложен, особенно для тех, кто внутренне не готов брать на себя ответственность. И когда такая полукультура охватила огромные массы, стали возможными фашизм, нацизм, социализм в форме сталинизма. Не случайно, что в основе этих социально-политических течений (фашизма, нацизма, социализма) лежат идеи общинности, коллективизма, отрицательного отношения к личности и частной собственности, благодаря которой только и может существовать независимая и самостоятельная личность. Массовость и приход к власти партий, возглавлявших эти течения, обеспечивала осознанная или не осознанная тяга огромных масс к сохранению или возрождению сообществ общинного типа. Втянутые в процессы индустриализации и урбанизации, вырванные из привычной среды и не выработавшие еще морали и норм поведения человека нового, индустриального общества с его опорой на собственные силы, на уважение собственного достоинства и уважение этого достоинства в других, эти массы оказались в условиях экономических кризисов начала века и послевоенной разрухи в отчаянном положении и становились легкой добычей политических проходимцев в виде вождей, фюреров, генсеков. Характерно, что, хотя в окружении В. Ленина и были образованные люди, но почти все они, включая его самого, были самоучками. Никто из них не получил систематического образования, не выработал навыков научной дискуссии. Это были люди с книжными представлениями о жизни, почти никогда не работавшие регулярно ради заработка, но зато с громадным самомнением, с чувством интеллектуального превосходства и равнодушием к конкретным людям. Все вместе это способствовало выработке фанатичного типа сознания, столь характерного для вождей серости в разных обличиях. В автобиографической книге «Моя жизнь» Л. Троцкий делает ряд разоблачительных для него признаний, которые многое говорят и о нем самом, и о других вождях подобного типа. «Природа и люди, — писал он, — не только в школьные, но и в дальнейшие годы юности занимали в моем духовном обиходе меньшее место, чем книги и мысли. Несмотря на свое деревенское происхождение, я не был чуток к природе... Люди долго скользили по моему сознанию, как случайные тени. Я смотрел в себя и в книги, в которых искал опять-таки себя или свое будущее»'. Сам Л. Троцкий никаких лишений и несправедливостей не испытывал, «запас социального протеста», по его выражению, был заложен в нем в результате наблюдения несправедливости в отношении обиженных в деревне, но это вполне книжное восприятие жизни, характерное для российской интеллигенции XIX в. и выраженное во множестве книг и публицистических статей. Непосредственно с рабочими Л. Троцкий общался в течение нескольких месяцев в Николаеве в возрасте 17—18 лет. И не случайно его признание: «Когда я уже стал оформляться как революционер, я ловил себя на недоверии к действию масс, на книжном, абстрактном и поэтому скептическом отношении к революции»². Российским революционерам противостояла мощная государственная машина, им приходилось действовать в условиях полного отсутствия легальной политической жизни. Поэтому они были вынуждены создавать сильные дисциплинированные организации и вначале в теории, а затем на практике использовать в своих интересах мощь государства. Очень рано к идее о необходимости создания централизованной партии приходит и Л. Троцкий, сразу же поддержавший «Что делать?» В.И. Ленина с планом ее создания. Л. Троцкий писал: «Революционный централизм есть жесткий, повелительный и требовательный принцип. В отношении к отдельным людям и к целым группам вчерашних единомышленников он принимает нередко форму безжалостности. Недаром в словаре Ленина столь часты слова: непримиримый и беспощадный. Только высшая революционная целеустремленность, свободная от всего низменно-личного, может оправдать такого рода личную беспощадность»³. И уже неудивительно читать у человека, собравшегося строить гуманное общество всеобщей справедливости, такие слова: «Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади»⁴. И о характере борьбы за власть в ходе 'Троцкий Л. Моя жизнь. М., 1990. С. 79. ² Троцкий Л. Т. 1.С. 119. 'Там же. С. 187. ⁴ Там же. Т. 2. С. 141. революции еще знаменательнее: «Вопрос о личной репрессии в революционную эпоху принимает совсем особый характер, от которого бессильно отскакивают гуманитарные общие места. Борьба идет непосредственно за власть, борьба на жизнь и на смерть — в этом и состоит революция. Какое же значение может иметь в этих условиях тюремное заключение для людей, которые надеются в ближайшие недели овладеть властью и посадить в тюрьму или уничтожить тех, которые стоят у руля. С точки зрения так называемой абсолютной ценности человеческой личности революция подлежит «осуждению», как и война, как, впрочем, и вся история человечества в целом»'. В. Ленин также принадлежал к вождистскому типу личности с чертами фанатика, о чем приводится много свидетельств в книге Д. Волкогонова «Ленин». Так, студенческий товарищ А. Ульянова В. Водовозов записал о знакомстве с его младшим братом Владимиром: «После посещения семьи Ульяновых обнаружилось, что близко сойтись с Владимиром он ни в коем случае не может. Его возмущали невыносимая полемическая грубость Ульянова, его безграничная самоуверенность, самомнение, разжигаемое тем, что в семье его считали «гением», а окружающие видели в нем непререкаемый авторитет»². Люди, хорошо знавшие В.Ленина уже в начале его революционной карьеры (Ю.0. Мартов, А.Н. Потресов, Н. Валентинов), отмечали, что при отсутствии у него тщеславия Ленин не скрывал своего морального «права» на первенство, считал возможным подтверждать его грубым моральным давлением и нетерпимостью к чужим взглядам. А. Потресов писал: «Ни Плеханов, ни Мартов, ни кто-либо другой не обладали секретом излучавшегося Лениным прямо гипнотического воздействия на людей, я бы сказал, господства над ними. Плеханова — почитали, Мартова — любили, но только за Лениным беспрекословно шли, как за единственным бесспорным вождем. Ибо только Ленин представлял собою, в особенности в России, редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатичную веру в движение, в дело, с неменьшей верой в себя... Но за этими великими достоинствами скрываются также великие изъяны, отрицательные черты, которые, может быть, были бы уместны у какого-нибудь средневекового или азиатского завоевателя»³. И, может быть, главное объяснение и личности Ленина, и его деятельности, а также ему подобных, дал М. Горький в ноябре 'Троцкий Л. Т. 2. С. 210. ² Волкогонов Д.Ленин. Кн. 1. М., 1994. С. 55. 'Там же. С. 142. 1917 г.: «Жизнь, во всей ее сложности, неведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он — по книжкам — узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем всего легче разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Лениных то же, что для металлиста руда. Возможно ли — при всех данных условиях — отлить из этой руды социалистическое государство? По-видимому, — невозможно; однако — отчего не попробовать? Чем рискует Ленин, если опыт не удастся?»' А ведь в окружении Сталина люди и со средним образованием были редкостью. У «железного наркома» Н. Ежова — всего два класса. Можно сделать вывод, что и в 1917 г., и в последующие годы социализм был всего лишь прикрытием для глубинных процессов, протекавших в российском обществе. Многое для понимания этих процессов дает цивилизационный подход к истории России. Применительно к 1917 г. интересные факты и их анализ имеются в статье Л.И. Семенниковой «Октябрь 1917-го... Что же произошло?» После Февраля, в условиях полной политической свободы, открыто проявились все тенденции, все возможные варианты дальнейшего развития России. Политические партии боролись за влияние на массы через прессу, агитацию и пропаганду, митинги и демонстрации, через противостояние партийных программ и списков кандидатов от партий на выборах и т.п. И по результатам выборов в 1917 г. можно оценить степень поддержки массами той или иной партии и путей развития, которые они предлагали и выражали. Временное правительство и коалиция стоявших за ним сил выступали за переход на западный буржуазно-демократический путь развития. Парламентская республика с разделением властей, правовое государство и гражданское общество, рынок как способ функционирования экономики, а следовательно, неизбежное социально-классовое и имущественное расслоение и развитая частная собственность — таковы были составные элементы программы Временного правительства. Эта программа в основном привлекала образованную часть общества, а также те массовые слои, которые уже оказались связаны с рыночными структурами западного типа и являлись их приверженцами (предприниматели, высококвалифицированные рабочие, связанная с рынком часть крестьянства, мелкие собственники города и т.п.). Какую долю составляли они в тогдашнем обществе? Безусловным сторонником западного пути развития была партия кадетов. Процент голосов, который она собирала на выборах, Горький М. Несвоевременные мысли. М., 1990. С. 84. дает представление о числе сторонников этого пути. Этот процент был стабилен на всем протяжении 1917 г. На выборах в городскую Думу Москвы (июнь 1917 г.) кадеты получили 16,8% голосов. Там же на выборах в районные думы (сентябрь) — 26,3%, но на самом деле число голосов не изменилось, так как избирателей пришло намного меньше. В Петрограде на выборах в районные думы (конец мая — начало июня) — 22%, в городскую Думу (август) — 21%. В целом по 50 губернским городам России на осенних выборах в городские думы кадеты собрали 12,9% голосов. В уездных городах и сельских районах число сторонников кадетов было значительно меньше и колебалось в пределах 5%. На выборах в Учредительное собрание кадеты вместе с союзниками получили 17% голосов. Разумеется, в таком случае выбор западного пути развития был практически невозможен. Тем более что его сторонники выступали и за продолжение войны до победного конца. Не была Россия и мелкобуржуазной страной. Реформа 1861 г. при всем ее огромном значении для развития России оставила много препятствий на пути формирования широкого слоя мелких собственников. Надельная земля была передана в собственность общинам, а не крестьянам и не подлежала свободной купле-продаже или отчуждению. Поэтому слой мелких собственников оставался очень немногочисленным. А ведь именно он служит главной опорой западного буржуазно-демократического общества. Партийно-политические структуры либерального толка не имели прочных корней в российском обществе, в любой момент они могли быть сметены либо сверху (сторонниками самобытного пути с опорой на самодержавие и общину), либо снизу (большинством народа, не имевшим собственности и настроенным против нее). В начале XX в. западная цивилизация находилась в состоянии глубокого кризиса и не была идеалом для подражания. Отсюда распространение среди российской интеллигенции социалистической идеи как альтернативы, способной обеспечить прогресс общества, но без западных контрастов и потрясений. Но марксизм является типичным продуктом западной культуры, и не случайно меньшевики, сторонники классического марксизма и близкие к западной социал-демократии с ее уважением частной собственности и отказом от пролетарской революции, собирали на выборах всего 4% голосов. И это много, так как фабрично-заводские рабочие составляли 2% населения. Большевизм был более сложным явлением, отражавшим российскую действительность. В 1917г. большевистская доктрина объ- единила в себе антикапиталистические настроения среди рабочих, антисобственнические — среди крестьян, связанных с общиной, стремление людей в условиях воины и разрухи к социальному равенству и справедливости на уравнительных началах, укоренившиеся традиции коллективизма, непонимание подавляющим большинством населения образцов западной демократии и т.п. Лидеры большевиков выдвигали лозунги, которые не имели отношения к марксистскому социализму, но обеспечивали партии массовую поддержку: мир — народам, земля — крестьянам, власть — Советам, борьба с разрухой. Об идеях марксистского социализма, пролетарского интернационализма массы не имели ни малейшего понятия (что блестяще показано в произведениях А. Платонова). Но и при этом массовая база большевиков не была столь большой, как было принято считать. На выборах в городские думы большевики получили: в Петрограде — 33,5% голосов, в Москве — 11,6, по 50 губернским городам — 7,5, по уездным — 2,2%. На выборах в Учредительное собрание — 22,5% (ведь голосовали все слои населения, а не только рабочие, как на выборах в Советы). Наибольшее распространение и влияние в массах получили самодеятельные организации, не имевшие классового характера и аналогов в западной политической культуре, — Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Советы с самого начала стремились стать властью, тяготели к централизации, внутреннему структурированию и иерархии. За несколько месяцев они сложились в многоуровневую централизованную организацию. Советы не знали разделения властей, были многофункциональны и отражали попытку построения общества на нормах общинной демократии. Среди политических партий наибольшей поддержкой в массах пользовалась партия эсеров, также не имевшая выраженного классового характера и аналогов в западной политической культуре. Эсеры, партия общинного социализма, собирали в 1917 г. на выборах: в Петрограде — в районные думы 47% голосов, в городскую — 37,5, в городскую Думу Москвы — 58, по 50 губернским городам в городские думы — более 50, в Учредительное собрание — 55% голосов. Следовательно, двоевластие было противостоянием двух частей общества: меньшая его часть предлагала западный выбор, большинство народа предпочитало развитие на почвенных, самобытных устоях, на основе норм общинной демократии. Но в истории не было больших обществ, организованных на принципах общинной демократии. Община демократична, многофункциональна, но стремится к автономии, замкнутости, и попытка построить жизнь страны на общинных нормах ведет к ее дроблению на автономные части, что и происходило в 1917— 1918 гг., когда даже на великорусской территории возникали самоуправляющиеся, самостоятельные образования: трудовые коммуны, федерации трудовых коммун, карликовые республики и т.д. В этих условиях, когда, казалось, уже ничего нельзя было воссоединить, и стала оформляться новая система власти, в корне отличная от того идеала, который был у народных масс (да и от идеалов большевиков, выраженных в книге В.Ленина «Государство и революция», написанной всего за считанные недели до Октября). Эту систему власти принято именовать диктатурой пролетариата, но на самом деле пролетариат тут ни при чем. Жестко централизованная, антидемократическая, широко применявшая диктаторские методы, эта система власти носила ярко выраженный незападный, некапиталистический характер. Она была направлена против классов, частной собственности, рынка, всех форм демократии, включая советскую. Но она оказалась способной предотвратить распад Российской империи и даже укрепить ее в виде СССР, провести индустриализацию страны, но в интересах государства, а не широких масс населения. Рассмотрение событий 1917 г. и последующих десятилетий только с точки зрения возможности или невозможности социализма в России и вообще борьбы западного и самобытного путей все же недостаточно. Эти события и процессы можно понять и оценить только в рамках широкой исторической панорамы истории России, особенно последних двух столетий. К началу — середине XIX в. старый тип общества в России — феодальной, патриархальной, огосударствленной и военизированной общественной системе с ее несвободой экономической, политической и культурной деятельности, с подавлением личности человека на всех уровнях, с отсутствием политических и гражданских прав и гражданского общества вообще — исчерпал свои возможности для развития. Перед Россией встал выбор: или медленное разложение, распад и превращение во второразрядную страну, а может быть, исчезновение как единого целого или переход к новому типу общественной системы, новой парадигме развития со свободной рыночной экономикой, с отказом государства от чрезмерного вмешательства в экономику, к созданию гражданского правового общества с обеспечением всех прав личности и становления новой, самостоятельной, независимой в мыслях и делах личности, с повышением общей культуры и созданием условий для свободного творчества. Отмену крепостного права в 1861 г. и последующие реформы следует рассматривать как начало смены одного типа общественной системы, одной парадигмы общественного развития другими. В таких случаях старое общество (старая власть) стремится сохранить себя путем некоторых реформ, не затрагивающих его основ. Но общество — это именно система, которая покоится на каких-то основных элементах, и если замены требуют именно эти принципиальные, определяющие характер данной системы элементы, то половинчатыми реформами не обойтись, и действия старой власти, стремящейся сохранить свое господство и ведущую роль в обществе классов, стоящих за ней, приводят, как правило, к началу процессов, сметающих не только эту власть и господствующие классы, но и к глубокому преобразованию всей общественной системы. 1861, 1905, 1917 гг. — это кризисные, переломные точки развития, когда глубинные процессы вырывались наружу. Внешние проявления политической и экономической борьбы разные, но суть одна — нарождение нового социально-экономического и политического порядка. Этот процесс зарождения и развития нового типа общественной системы не может быть одномоментным актом, старая система формируется и укрепляется веками, и даже за три революции ее не свалить. Переход от одной системы к другой — процесс длительный. Так, в Англии от периода первоначального накопления капитала, «огораживании», революции XVII в. до полной победы свободной, рыночной экономики (капитализма) прошло около 300 лет, во Франции этот процесс занял также около двух веков. И в нашей стране после 1917 г.: — нэп 20-х годов, реформы 50-х и 60-х годов — это очередные потуги, внешние проявления глубинных объективных процессов. И перестройка, начавшаяся в 1985 г., — это очередной этап, более серьезная попытка ускорить ход истории. Ее результаты, результаты реформ 90-х годов зависят не от того, кто победит — Горбачев или Ельцин, Ельцин или Зюганов, правоверные коммунисты или демократы, а от степени готовности элементов новой общественной системы играть решающую роль в экономической и политической жизни страны, от степени готовности широких слоев населения принять новые порядки: рыночную экономику, конкуренцию на всех уровнях, политическое и идеологическое многообразие. От того, что перевесит — надежда на собственные силы, вера в себя или упование на доброго барина в лице президента или генсека, чувство собственного достоинства, самоуважения или рабская психология, — в конечном итоге зависят результаты конкретного исторического периода, начавшегося в Середине 80-х годов. Но переход к новой общественной системе неизбежен. Дело не только и не столько в коммунистической идеологии, а в глубинной структуре общества, не имеющей четко выраженной архитектоники, структуры, построенной на взаимосвязи социальных ячеек, слоев, групп с более или менее осознанными интересами, состоящего из самостоятельных, уважающих себя и других личностей. В России в силу различных исторических причин и обстоятельств образовалась общественная система со слабовыраженными структурными элементами в виде классов и сословий (о чем писал еще Н. Бердяев) и в виде более мелких социальных слоев и групп. Эта слабоструктурированная общественная система позволяет достаточно легко смять общество в массу, легкоуправля-емую толпу. Вот отсюда и большая роль государства в истории России, а при его ослаблении, а тем более развале, как в 1917 г., побеждает тот, кто обладает сильной организацией, способной подавить и повести за собой толпу. Опасность повторения Смутного времени с угрозой появления новой диктатуры существует и сейчас, в конце 90-х годов. Идеологическое оформление диктаторской общественной системы может быть различным — монархическим, фашистским, коммунистическим, религиозным, националистическим и т.д. Поэтому в настоящее время заботой всех демократических сил, всех здравомыслящих жителей России должно быть именно построение развитого гражданского общества с четко выраженной структурой. Только в таком случае мы будем и сытыми, и свободными. Попытки же сначала накормить и одеть народ с помощью сильной исполнительной власти, контролирующей все и вся, могут привести к обратному результату, к удушению ростков нового общества и гибели демократии не в результате реакционного переворота, а в результате перерождения. Главный итог 1917 г. — ликвидация устаревшего политического строя, еще одного несущего элемента старой общественной системы, в то время главного препятствия для смены общественной системы (полная неспособность царизма провести индустриализацию в интересах общества, его несостоятельность во время первой мировой войны и т.д.). То, что в дальнейшем происходило вплоть до настоящего времени, — это период накопления сил новой общественной системой для решительного рывка к завоеванию ведущей роли. Далеко не все было в русле основного вектора развития нашей страны, но истории, причем не только российской, всегда были свойственны головокружительные зигзаги и не так уж редки возвраты назад.


Следующая лекция	Словарь